Нарушив правила, рванулся из своего ряда за вами вслед. Между нами были три машины, и обогнать их было невозможно. У светофора, в ожидании зеленого огня, я заметил, что руки мои дрожат. «Догоню», — говорил я себе.
К следующему светофору я обошел только такси, ведомое злобным человеком в кожаной шляпе.
За перекрестком остановили.
Красавец капитан стоял у желтого мотоцикла и рассматривал мои документы.
Потом он спросил:
— Куда спешим?
— Девушку у меня увозят, — ответил я.
— Объясни-ка, — попросил капитан.
И я объяснил.
И тогда капитан взял микрофон притороченной к мотоциклу рации и сказал:
— Седьмой, я четвертый. Тормозни, проверь 32–33, бледно-бежевый.
Он вернул мне документы, а когда я садился в машину, подошел и сказал:
— Но вообще-то они не стоят риска.
— Кто — они? — спросил я.
— Бабы. Друзья. Люди.
— А кто стоит?
Капитан пожал плечами, затем ответил медленно:
— Бог.
От седьмого поста до четвертого было три светофора. Ко второму я понял, что вся моя надежда заключена в том, что я ошибся и в автономовской машине была не ты. Некто, похожий на тебя. Аспирантка, допустим. Дочь заведующего кафедрой.
И тогда я свернул во двор, пробрался мимо помоек, турников и детских площадок и через арку выехал на набережную.
И на дальнейшем пути я не видел ничего такого, чего не хотел бы видеть. Впрочем, чушь — видел разбитую машину. Об столб, такая из нее вышла консервная банка.
***
Через два или три дня ты позвонила и приехала сама.
Подозрения, думал я, стерлись легко, как ластиком, а загадки… Ну кто заставляет их решать?
Слов мы, конечно, знаем мало, но кто мешает выбросить газету с кроссвордом?
Увы, мне почему-то не было позволено обманывать себя.
В воскресенье я повез тебя в Измайлово — ты хотела продать три акварели. Все было очень красиво. Шуршали листья, шевелимые людьми, подходившими посмотреть на твои картинки.
Работу, называвшуюся «Серые стулья», купил худой, в очках, с американским флажком на пиджаке.
— Может быть, — спросил он, — вы хотели получить твердый курс? Долларс?
Ты дала ответ, достойный советского человека.
— Вот фор? — сказала ты.
Действительно, зачем?
Я стоял, спиной обтирая дуб, и видел, как ты складываешь деньги и прячешь их в карман куртки. И я видел, что все прочие бумажки завернуты в одну — полусотенную с лиловой мухой, которая облетела нас всех, моя муха.
Я ушел из парка, не прощаясь и не оборачиваясь, и думаю, ты смотрела мне вслед именно так, как положено смотреть вслед безумцу.
Свое безумие я заслужил. Если то, что я пишу, когда-нибудь дойдет до тебя, то, быть может, ты захочешь узнать, что же стало со мною.