Машину я продал. Занимаюсь тем, что рассказываю сам себе нашу историю в разных вариантах, один из которых и решил записать. Мне, кажется, подвернулась выгодная работенка: каждую третью ночь я буду сторожить детский сад. Приступаю со вторника к этой не совсем обычной для мужчин среднего возраста деятельности.
Надеюсь, мне не понадобятся больше ни прекрасные дома, ни цветные собаки на асфальте. Я пропускаю очередной вес.
Меня, по-видимому, тоже больше не позовут на помост. Это логично. Зачем нужна Луна, вокруг которой смогла облететь муха?
Я не знал и не знаю, откуда ты берешь деньги. Привет тебе. Если когда-нибудь захочешь увидеть меня, позвони. Считай, что предыдущую фразу я зачеркнул.
Мы познакомились прошлым летом, она была знакомой моих знакомых; сложился молниеносный и необязательный роман.
Я собирался сразу забыть про нее, но Марина звонила сама, мы встречались раз-другой — и теперь видимся часто, чуть ли не через день.
Она выбрала меня; в таких случаях я не сопротивляюсь, Марина и ведет нашу, если так можно выразиться, любовь. И делает это достаточно грамотно: между нами есть напряженность, а во мне — неуверенность; всякий раз, прощаясь с ней, я сомневаюсь в том, что увижу ее опять. Притом мне кажется, что она простодушна; иллюзия возникла оттого, пожалуй, что я старше.
Что касается внешних примет, описывать их, считаю, бессмысленно: ну, женщина.
Живет Марина недалеко от центра, в большой квартире, родители почти всегда на даче.
И вот — пятница, конец недели, вторая половина дня, по Садовой дымят машины, движутся одной длинной волной. Ни о чем не думая, я иду в направлении Марининого дома. С улицы позвоню ей и, если не застану дома, пойду в кино — там рядом двухзальный старомодный кинотеатр.
Напротив ее дома с тяжелым фасадом — булочная, у входа в которую — телефон. Я звоню. Нет ответа.
Нет?
Я вдруг вижу Марину: она выходит из подъезда. И с нею довольно молодой человек, и он подходит к бледно-зеленой машине и отпирает дверцу.
Марина целует его совсем не по-братски.
Он уезжает, а она идет вроде бы в булочную.
Я мечусь.
К удаче моей, по улице катит медленный и длинный самоходный кран, и я успеваю под его прикрытием отбежать в подворотню. Марина меня заметить, по-моему, не могла.
Не тогда, а попозже я спрашиваю себя: почему бы не подойти к ней сразу и не спросить открыто: кто это был? Так прямо спросить.
Увы, ни за что, никогда. Поскольку как я мог это видеть? Что же, следил? Хуже того — страдал у запертой двери? Обе роли постыдны.
Было бы неправдой сказать, что ревность, например, вскипела во мне. Однако все это было неприятно, даже очень. Я, главное, недоумевал: зачем? Конечно, для себя-то я бы знал «зачем», если б оказался в похожей ситуации, но тут трудно было примерить свой опыт на Марину.