— Все равно, теперь мать мою ничѣмъ разстроить нельзя. Она все потеряла и послѣ той потери осталась ко всему равнодушна, — я же долженъ повиноваться ей. Время терпитъ, не правда ли?
— To-есть… да, терпитъ, пожалуй, мѣсяцъ, — и подумавъ, Ракитинъ прибавилъ, — пожалуй, два, но не больше.
— Это слишкомъ много, мнѣ надо три, четыре дня — не дня того, чтобы мать приготовить — повторяю, она далека въ своей скорби отъ всего житейскаго — но мнѣ надо собраться самому съ духомъ… Я слабъ…
Сережа улыбнулся, и эта улыбка была такова, что у добрѣйшаго Степана Михайловича навернулись на глазахъ слезы.
— Черезъ три дня, — сказалъ Сережа, — я приду сюда и сообщу вамъ рѣшеніе матери, а теперь позвольте мнѣ уйти.
Онъ всталъ, пожалъ руку Безродному и сказалъ:
— Благодарю васъ сердечно. Знаю, что вы потрудились для вашего друга, нашего опекуна, но не менѣе того я остаюсь и мы всѣ вами навсегда благодарны.
Сережа поспѣшно всѣмъ поклонился, ушелъ къ себѣ и заперся въ своей комнатѣ.
— Бѣдный мальчикъ! сказалъ Ракитинъ: — на него легла тягота не по силамъ.
— А Богъ? Возложимъ на него все наше упованіе, — сказалъ отецъ Димитрій, и всѣ они разошлись, всякій унося въ душѣ своей тяжелое чувство.
Серафима Павловна сидѣла въ угольной небольшой комнатѣ, въ домѣ Ракитиныхъ. Она очень измѣнилась и страшно похудѣла. Ея нѣжныя черты осунулись, мертвенная блѣдность покрывала ея щеки, глубокій трауръ еще больше выдавалъ эту блѣдность и худобу лица. Она замѣтно посѣдѣла, но ея сѣдые волосы мало отличались и выдѣлялись отъ пепельно-бѣлокурыхъ волосъ. Несмотря на свое жестокое горе, она, по привычкѣ, была тщательно и даже изящно одѣта: креповый черный чепецъ обрамлялъ прелестный овалъ лица ея, и длинный креповый вуаль окутывалъ ее почти съ головы до ногъ. Когда дверь отворилась, и она увидѣла Сережу, ея безжизненные, потухшіе глаза не оживились. Онъ осторожно, будто боясь потревожить ее, подошелъ къ ней, взялъ ея исхудалую, бѣлую, какъ мраморъ, руку и почтительно и нѣжно поцѣловалъ. Она не сказала ни слова, не сдѣлала ни единаго движенія.
— Мама, — сказалъ, наконецъ, Сережа, — я пришелъ спросить вашихъ приказаній…
Она молчала. Сережа продолжалъ:
— Управляющій фабрикой и имѣніемъ бѣжалъ, обокравши насъ. Опекуны говорятъ, что надо продать имѣнія, чтобы расплатиться съ долгами. Что вамъ угодно приказать?
— Мнѣ все равно, — произнесла она съ усиліемъ, — дѣлайте, что хотите.
— Мама, милая! скажите, что вамъ угодно, согласитесь поговорить о дѣлахъ съ Сидоромъ Осиповичемъ или съ отцомъ Димитріемъ и рѣшите, что дѣлать
— Я сказала: мнѣ все равно! дѣлайте, какъ хотите. Оставьте меня только въ покоѣ.