— Но, милая…
— Пусть опекуны рѣшаютъ, они на то опекуны, — рѣшаютъ за васъ и для васъ. Мнѣ же лично ничего не надо. Я прошу только о томъ, чтобы меня оставили въ покоѣ, не мучили меня. Поди оставь меня одну… одну…
Сережа посмотрѣлъ, прочелъ на лицѣ матери такое страданіе, что не рѣшился сказать ни слова, и тихо вышелъ изъ комнаты. Она вздохнула, будто освободившись отъ угнетавшей ее тяжести.
— Моя мать, — сказалъ Сережа въ назначенный день собравшимся опекунамъ и двумъ ихъ совѣтникамъ, — не хочетъ ни о чемъ слышать и говоритъ: ей ничего не нужно.
Всѣ молчали. Ракитинъ первый прервалъ это молчаніе.
— Продавать безъ ея позволенія я не рѣшаюсь. Подождемте. Быть можетъ, она придетъ въ себя, и мы будемъ въ состояніи разъяснить ей положеніе дѣла.
— Но вѣдь векселя подадутъ ко взысканію.
— Я поручусь, и кредиторы подождутъ.
Сережа зорко посмотрѣлъ на Ракитина и измѣнился въ лицѣ.
— Если вы рискуете вашими капиталами для насъ, не дѣлайте этого, — сказалъ онъ, — лучше продайте. Мама не скажетъ ни слова; вѣдь дѣло идетъ о состоятельности отца.
— Будьте спокойны, — отвѣчалъ Ракитинѣ, — я ничѣмъ не рискую; имѣніе ваше стоитъ гораздо дороже, чѣмъ векселя, которые будутъ опротестованы.
На томъ и остались. Но прошло еще нѣсколько недѣль, и со всѣхъ сторонъ сыпались счеты, недоимки и разные платежи. Ракитинъ отправился самъ къ Серафимѣ Павловнѣ; онъ настолько деликатно, насколько могъ, принудилъ ее выслушать всю истинную правду. Онъ боялся ея отчаянія при вѣсти о конечномъ разореніи, но она или не вникла, или не поняла, или не дослушала, ибо приняла все спокойно и безучастно отнеслась ко всему. Она повторяла:
— Мнѣ все равно; дѣлайте, какъ знаете.
— Если вы рѣшаетесь продавать, то надо начать съ самаго ненужнаго имѣнія, которое ничего не даетъ и поглощаетъ массу денегъ. Надо продать Знаменское; за него любитель дастъ дорого.
Она вскинула на него широко-раскрытые глаза и сказала твердо и сухо:
— Знаменское! Я не хочу!
— Но это необходимая жертва при вашихъ запутанныхъ дѣлахъ, — сказалъ Ракитинъ.
Но взоръ ея уже потухъ, и спущенныя вѣки прикрыли глаза ея. Она какъ-то безсознательно прошептала:
— Знаменское онъ любилъ… теперь все равно, все равно. Кто любилъ… того… нѣтъ… и вдругъ, вслухъ отрывисто: — дѣлайте, что хотите, все равно, мнѣ все равно… только прошу, оставьте меня…
Онъ поклонился и вышелъ.
— Я рѣшился, — сказалъ Ракитинъ, когда всѣ они опять собрались, за исключеніемъ Сережи, — всѣ доходныя имѣнія мы пустимъ въ продажу, такъ же, какъ и Знаменское, только Знаменское я не уступлю никому и дамъ гораздо больше, чѣмъ какой бы то ни было покупатель. Не хочу я имѣть сосѣда послѣ Боръ-Раменскаго; жена и дочь мои плачутъ неутѣшно, а пріобрѣвъ Знаменское, я могу всякое лѣто приглашать сюда Боръ-Раменскихъ. Это утѣшитъ моихъ жену и дочь, а быть можетъ, и Серафиму Павловну, когда она придетъ въ себя. А теперь надо сбираться и ѣхать въ Москву: ужъ наступила зима, Сережѣ надо учиться, да и моей Сонѣ и сыновьямъ пора въ городъ. Я думаю, и Серафимѣ Павловнѣ будетъ легче, когда она уѣдетъ отсюда.