— А я знаю, кто добрѣе, — сказалъ Сидоръ Осиповичъ, собираясь уходить: — моя дѣвочка добрѣе Сережи.
— Полно, пожалуйста, совсѣмъ ты ее избалуешь.
— Я ужъ это слышу давно, но до сихъ поръ незамѣтно, чтобы она была избалована.
И Ракитинъ вышелъ, улыбаясь, а мать и дочь остались вмѣстѣ и долго говорили о томъ, чтò и какъ сдѣлать, чтобы облегчить участь столь милыхъ и столь несчастныхъ друзей своихъ, Боръ-Раменскихъ.
На другой день Глаша и Сережа возвратились; они нашли квартиру совершенно подходящею и по цѣнѣ очень незначительной, и потому, что домикъ стоялъ на дворѣ и былъ особнякъ. Одно только очень не понравилось Сонѣ и Зинаидѣ Львовнѣ, — онъ находился за Москвой рѣкой, за Каменнымъ мостомъ.
— Даль какая! воскликнула Соня.
— И глушь какая, — сказала Зинаида Львовна.
— Совсѣмъ не даль. Вашъ домъ на Знаменкѣ — это рукой подать до Каменнаго моста. А наша квартира близехонько отъ моста, въ переулкѣ.
— Оно, пожалуй, и не такъ близко, — сказала Глаша, — но зато дешево и всѣмъ есть помѣщеніе. У мамы двѣ комнаты на солнцѣ; моя комната, комната Вѣры тоже хорошія, ну и каморка, въ родѣ чулана, для Сережи совсѣмъ подъ лѣстницей, но онъ самъ выбралъ, говоритъ — ему и это хорошо, въ сторонѣ и уютно. Потомъ дѣвичья, комната няни, службы, кухня… даже конюшня на два стойла, безъ лошадей, конечно.
Глаша засмѣялась, но на глазахъ ея стояли слезы.
Послѣ обѣда Таня пришла въ Иртышевку и прошла прямо въ комнату Глаши. Она нашла ее сидящею съ сестрою; лицо Вѣры пылало, а глаза Глаши были красны отъ слезъ. Таня, конечно, замѣтила это, но не хотѣла показать, что видитъ, и, расцѣловавшись съ сестрами, сказала бодрымъ, почти веселымъ голосомъ:
— Я ужъ съ утра знаю, что ты воротилась, но не могла прійти, — дома было много дѣла, а вотъ теперь управилась и пришла. Ну, что? Какъ съѣздила, успѣшно ли?
— И какое это у тебя дѣло, — сказала Глаша полупечально, полусердито. — Ждала я тебя все утро, такъ и не дождалась, сидѣла здѣсь сперва одна, а ужъ не со скуки, какъ прежде, а съ тоски да съ горя пропадала. Потомъ пришла Вѣра, но не на радость!
— Не могла я прійти прежде, какъ ни рвалась къ тебѣ, — отвѣчала Таня. — Надо было починить бѣлье, сходить на кухню.
— Но у васъ кухарка, вѣдь не сама же ты стряпаешь?
— Не сама, но указываю, присматриваю: вѣдь на мнѣ одной лежитъ хозяйство; если я не пойду на кухню, то Степанида наготовитъ такое, что и собака ѣсть не станетъ.
— Такъ на чтò же послѣ этого это сокровище, Степанида, нужна?
— А на то, что она вѣрная, честная баба и готовить черезъ два-три мѣсяца научится. Ну, говори, чтò ты въ Москвѣ сдѣлала?