— Глаша осталась въ своей комнатѣ, — сказала англичанка.
— Головка не болитъ у ней?
— Она совершенно здорова, — холодно отвѣчала англичанка, видимо раздосадованная.
— Что жъ она не пришла?
— Не хотѣла, сказала, что не голодна.
— Не послать ли ей чаю въ ея комнату, — сказала Серафима Павловна.
Ей не успѣлъ никто отвѣтить, какъ адмиралъ вошелъ въ комнату. Онъ поздоровался со всѣми и сѣлъ, серіозный и спокойный. Въ эту минуту вошли и Ракитины, мужъ и жена. Послѣ первыхъ привѣтствій и извиненій адмиралъ сказалъ имъ вѣжливо:
— Благодарю васъ. Жена не испугалась, я осторожно сказалъ ей, что телѣга опрокинулась; но когда она увидала Глафиру, то расплакалась: царапина на щекѣ показалась ей опасной раной. Пошли въ ходъ компрессы и разныя домашнія лѣкарства. Слава Богу, что дѣти дешево отдѣлались; могли бы вывихнуть, а то и сломать руку, либо ногу. Нельзя гнать лошадь въ темнотѣ, когда ѣдутъ съ дѣвушками или женщинами. Ихъ надо беречь; такъ-то, молодой человѣкъ, — сказалъ адмиралъ, обращаясь къ Анатолію, который вошелъ вслѣдъ за отцомъ и матерью.
— Молодость! сказалъ не безъ смущенія Сидоръ Осиповичъ.
— И со стороны Глафиры, — добавилъ адмиралъ, — непростительное самоволіе. Я долго не прощу ей испуга матери.
— Вина моего сына, — сказала Зинаида Львовна, извиняясь.
— Нѣтъ, Глафира знаетъ, что мать ея здоровья слабаго, и не пощадила ее; притомъ же ее отпустили пѣшкомъ.
— Какъ ея здоровье? спросилъ Сидоръ Осиповичъ.
— Ничего. Она сейчасъ придетъ.
Послали за Глашей; она вошла въ столовую, не подымая ни на кого глазъ, и молча всѣмъ поклонилась. Черезъ всю ея щеку шли ссадины. За нею слѣдомъ вошла няня Ѳедосья и сѣла за нею. Ракитины посмотрѣли съ удивленіемъ, адмиралъ понялъ ихъ нѣмой вопросъ и сказалъ:
— Глафира доказала, что не умѣетъ вести себя и ослушивается приказаній матери, и потому мы рѣшились не довѣрять ей. Ѳедосья по нашей просьбѣ не оставитъ ее ни на минуту и будетъ наблюдать за ея поведеніемъ.
Глаша молча глотала чай; отъ стыда у ней навертывались слезы на глазахъ. Когда окончили пить чай, она встала и вышла изъ залы; слѣдомъ за ней пошла и Ѳедосья. Она сѣла за классный столъ, Ѳедосья сѣла за стуломъ. Глаша не выдержала и зарыдала.
— О чемъ плачете? сказала ей со строгостью въ холодномъ лицѣ Сарра Филипповна. — Сами кругомъ виноваты. Очень понятно, что родители ваши не могутъ оставить васъ безъ надзора, на свободѣ. Не умѣете вести себя, поступаете, какъ будто вамъ пять лѣтъ отъ роду — вотъ къ вамъ и приставили няньку, какъ къ ребенку.
— Это такой стыдъ, что я…
— Должны исправиться, — перебила ее англичанка. — Вспомните, сколько разъ и я и мать ваша выговаривали вамъ за ваше своеволіе; вы не обращали никакого вниманія на слова наши, теперь родные ваши приняли другія мѣры для вашего исправленія.