— Да вѣдь это не для васъ, а для дѣтокъ, для супруги.
— Благодарю, благодарю васъ за предложеніе и добрую настойчивость, но не возьму. Я своему слову рабъ, вы это знаете.
— Какъ не знать, знаю, но сожалѣю, что вы не хотите одолжить меня, — сказалъ Ракитинъ искренно.
— Зиночка, — сказалъ вечеромъ Ракитинъ женѣ, оставшись съ нею наединѣ, — ты знаешь или нѣтъ, что Боръ-Раменскіе не ѣдутъ въ Москву, остаются на всю зиму въ деревнѣ?
— Не знала, но догадалась вчера: когда Серафима Павловна занеслась съ своими лошадьми и необыкновенною мебелью, адмиралъ глядѣлъ темною ночью. Вѣдь и она! На такія затѣи надо десятки тысячъ!
— А у него въ карманѣ грошъ, да и тотъ не хорошъ, — сказалъ разсмѣявшись Ракитинъ.
Зинаида Львовна при громкомъ смѣхѣ мужа какъ-то съежилась, точно ее ножомъ по сердцу ударили, и она, какъ адмиралъ, глядѣла темнѣе ночи. Мужъ замѣтилъ это.
— Зина, что ты? Чѣмъ обидѣлась? Недотрога ты, право.
— Не люблю, — сказала она мягко, — когда ты смѣешься надъ хорошими людьми, потому что у нихъ денегъ нѣтъ. Ты, будто, кичишься своими деньгами, а ужъ что этого ниже? Деньгами кичиться!
— Я не кичусь, а доволенъ. Я самъ свои деньги честно заработалъ, чужихъ денегъ не бралъ и никого не обидѣлъ. Смѣяться надъ сосѣдями я и не думалъ, это ты измыслила — ты подозрительна и недотрога. Напротивъ, я о нихъ соболѣзную, и мнѣ прискорбно, что адмиралъ влѣзъ въ долги. Сдается мнѣ, что его нѣмецъ управляющій большой руки воръ, но адмиралъ ему безусловно вѣритъ.
— Но вѣдь состояніе его большое.
— Не маленькое, но когда заведутся долги, да фабрики, купленныя въ долгъ, да залоги въ банки, да перезалоги въ частныя руки, стоитъ только начать, состояніе таетъ, какъ снѣгъ отъ солнца.
— Развѣ у нихъ все заложено?
— Все и перезаложено, однако онъ человѣкъ умный и не безъ практическаго смысла — выберется. Не изъ такихъ тисковъ вылѣзали люди.
— Дай Богъ, — сказала Зинаида Львовна.
* * *
Несколько дней адмиралъ ходилъ задумчивый и молчаливый; не знавшiе его коротко рѣшили бы, что онъ не въ духѣ; но всѣ близко къ нему стоявшiе знали, что онъ отроду не бывалъ не в духѣ. Ему случалось, как и всякому, быть озабоченным, печальнымъ, но никогда не случалось дуться и капризно относиться къ чему-нибудь или кому-нибудъ.
Однажды вмѣсто того, чтобы итти по хозяйству, онъ отправился въ кабинетъ жены. Она, одѣтая, какъ бабочка весною, нарядная и веселая, встала ему навстрѣчу и сказала:
— Вотъ это мило! Вотъ это любезно! Ты пришелъ посидѣть со мною, спасибо.
Она сѣла на диванъ, онъ сѣлъ подлѣ нея и обнялъ ее.
— Фимочка, — сказалъ онъ, — если ты меня любишь, другъ мой, обѣщай мнѣ выслушать спокойно, что я тебѣ скажу, не сердиться, не печалиться.