Въ тотъ же самый день адмиралъ сѣлъ подлѣ жены, въ ея маленькомъ кабинетѣ, и, повидимому, спокойно объявилъ ей, что докторъ въ виду того, что здоровье Вани поправится на югѣ гораздо скорѣе, посылаетъ ихъ за границу. Серафима Павловна, вопреки опасеній мужа, ничуть не испугалась, напротивъ того, приняла это извѣстіе съ удовольствіемъ и, подумавъ немного, съ радостью сказала:
— Ахъ, какъ умно! Какой этотъ докторъ догадливый, и какъ это я не подумала объ этомъ прежде. Конечно, на югъ; природа, солнце! Ваня мигомъ оправится, и мы сдѣлаемъ такое прелестное путешествіе! Притомъ и другимъ дѣтямъ великая польза. Посмотрятъ и природу иную и искусства. Я ихъ поведу всюду: въ галлерею дрезденскую и на Брюль-террасу, и въ музеи Лувра, Люксенбургъ. А Парижъ? какая прелесть! Ахъ, какое будетъ удовольствіе все это показать имъ и вспомнить мои молодые годы, когда я съ покойнымъ papa… да ты меня не слушаешь? О чемъ ты думаешь, сумрачный, какъ черная ночь?
— Милая, ты не совсѣмъ поняла меня; докторъ не посылаетъ насъ путешествовать — это утомило бы Ваню. Онъ посылаетъ насъ въ теплый край, на Іерскіе острова.
— Но тамъ тоска — одни чахоточные! отчего не въ Неаполь, не въ Ниццу, если нельзя въ Парижъ?
— Это ужъ ты у него спроси, онъ объяснитъ тебѣ.
— На Іерскіе острова? Дѣвочки соскучатся.
— Но, другой мой, мы не можемъ уѣхать всѣ.
— Какъ? Отчего?
— Надо ѣхать, какъ можно скорѣе, налегкѣ. Мы поѣдемъ втроемъ: ты, Ваня и я.
— Но это невозможно. Я не оставлю дочерей…
— Но онѣ останутся здѣсь съ Саррой Филипповной, а мальчики съ Казанскимъ; притомъ Ракитины позаботятся о нашемъ оставшемся семействѣ.
— Но это жестоко… и почему намъ всѣмъ не ѣхать?
— Всѣмъ ѣхать дорого, я не въ состояніи…
— Какой же ты сталъ скупой! Если ужъ я должна лишиться удовольствія ѣхать съ дочерьми, то я не могу ѣхать безъ горничной и няни для Вани.
— Бери горничную для себя. Для Вани мы на мѣстѣ возьмемъ сестру милосердія, а довезти его я берусь.
Адмиралъ говорилъ такъ серіозно, что Серафима Павловна поняла, что спорить нельзя, и что онъ ее не послушаетъ. Она опечалилась и послѣ обѣда объявила дѣтямъ нерадостную новость. Нечего и говорить, что она поразила всѣхъ, какъ ударъ грома. Сережа вышелъ изъ комнаты, чтобы скрыть слезы: разлука съ больнымъ братомъ сказалась страданіями, до тѣхъ поръ ему невѣдомыми. Вѣра надулась, Глаша разсердилась.
— Поздравляю! воскликнула она, входя въ классную, гдѣ сидѣлъ Сережа, опершись рукой на столъ. — Ѣхать, куда? И насъ здѣсь бросить однихъ. И отчего ѣхать? Потому что нашъ любимецъ медленно выздоравливаетъ!