На неделе Тоби дважды собирал команду по дебатам на практические занятия. Во вторник мы упражнялись парами, и мне в партнеры досталась Фиби. Кэссиди выступала судьей, сидя со скрещенными ногами на учительском столе мисс Уэнг и вертя в пальцах бахрому шарфа.
Тоби накануне как раз учил меня, как следить за течением дискуссии, делая нужные пометки, поэтому в руках я держал лист с таблицей и стрелками. Я чувствовал себя как на экзамене. И только Фиби скрасила неприятные ощущения. Я думал, она разгромит меня в пух и прах, а оказалось, что диспутант из нее поразительно никудышный и что она успела принять участие лишь в одном турнире. После заключительных выступлений мы протянули Кэссиди наши записи и пошли смотреть шкафчик с призами, расположенный в задней части класса.
Самые впечатляющие награды были довольно старыми – наследие учеников, давно закончивших школу. Ранее чемпионская команда превратилась в кружок людей, жаждавших скорее не славы, а развлечений, а их кабинет – в местечко для тусовки ботаников и хитрованов. Не представляю, чтобы такое случилось с нашей командой по теннису… да и любой другой спортивной командой. «Будешь радоваться жизни, если выиграешь», – любил говорить мой отец, как будто такие вещи можно контролировать.
– Тут есть недавние награды? – спросил я Фиби, кивнув на шкафчик.
– Парочка есть. Та смехотворно мелкая получена Тоби. Наградная табличка – Сэмом и Люком. Они неплохо дискутируют, пока Сэм не начинает толкать республиканские идеи. – Она рассмеялась. – А тебе, знаешь ли, удивительно здорово даются публичные выступления.
– Ага, подача у тебя что надо, а вот записи никуда не годятся, – заметила Кэссиди, слезая со стола мисс Уэнг и возвращая наши листы. Мой был весь в каракулях, тогда как у Фиби было всего несколько пометок. – А у тебя все наоборот, – продолжала Кэссиди, хмуро глядя на Фиби. – Схема дискуссии хороша, а речь – неубедительна. Давайте посмотрим, как у вас двоих пойдет другая тема.
Мы тренировались до половины пятого. Потом Остину надо было идти на подготовительный курс, а мне – на физиотерапию. Только я, конечно, сказал, что иду к зубному. Стыдиться мне было нечего, но само слово «терапия» звучало довольно неприятно, словно для нормального функционирования я нуждался в профессиональной врачебной помощи.
Хорошо хоть, это была просто физическая терапия, а не сеансы психотерапии, которые навязали мне в больнице после аварии в качестве посттравматической психологической помощи. Я терпеть их не мог. К счастью, они сводились всего лишь к одному визиту раз в месяц. И принимал меня доктор Коэн – по-моему, самый долбанутый клинический психолог. С такими белыми зубами, что они у него, наверное, светятся в темноте.