Буриданов осел (Бройн) - страница 36
Согласно книге дежурств, это случилось в час тридцать две минуты.
И еще в течение целого часа Эрп тщетно пытался найти подходящую для себя роль.
Но ведь он дал себе зарок быть только самим собою!
Да, перед фрейлейн Бродер он не играл больше никаких ролей, здесь же он снова считал это необходимым, ибо его «я» находилось совершенно в другом месте, и для полицейского участка ему требовалось нечто вроде заместителя, который бы руководствовался его указаниями, только получались они почему-то какими-то непоследовательными. Резкий протест сменился пониманием положения полицейского, обязанного сначала выслушать до конца одну сторону; возмущение, выразившееся в заявлении о незаконном лишении свободы, уступило место напряжению воли, которое необходимо было, чтобы выдержать всю ложь, выплескиваемую Анитой на него и на его боготворимую; выражение отчаяния на лице, с покачиванием головой, при робкой попытке прервать поток женских слов («Послушайте, пожалуйста, товарищ младший лейтенант…») перешло в улыбку покорности, после чего он подпер усталую голову рукой и окончательно принял позу выжидающего. Исповедуемая газетами мысль, что позиция стороннего наблюдателя несостоятельна, здесь блестяще подтвердилась: Эрп не произвел на полицейского никакого впечатления, так как сердцем он был не здесь. Но в этом его не следует упрекать, ибо нельзя одновременно быть сердцем и тут и там, да и, в конце концов, это связано с особенностями различных характеров: иной больше склонен как раз к созерцательности, в том числе и по отношению к собственному «я» и никто не может перепрыгнуть через собственную тень, даже те, кто думает, что им это удалось, продав свою тень некоему серому господину [18].
Анита хорошо подготовила свою месть. Одежда ее была скромной, но подчеркивающей формы, речь проста и искренна, обвинение веско и продуманно. Она многому научилась у Пашке: этому тону чистосердечия, смешанному с едва-едва ощутимой почтительностью к должностному лицу, стремлению к объективности, через неравные промежутки времени захлестываемой потоками нравственного негодования, подчеркиванию своей некомпетентности, кроме того, у нее было то, чего не хватало ее так называемому отцу: соблазнительная фигурка и целомудрие, особенно трогательные потому, что противоречили одно другому, создавали некое несоответствие, о невозможности ликвидировать которое тут же, на месте, мог сожалеть любой мужчина (а значит, и народный полицейский). Итак, сия перезрелая невинность, возвращаясь с веселого вечера в молодежном клубе, увидела, как этот человек, член партии (взгляд на отворот пиджака со значком), женатый (взгляд на правую руку), шатаясь («сильно накачавшись»), направился от дома к машине, сел за руль, включил мотор и поехал бы, если бы она и трое ее друзей детства решительно не схватили его («сцапали за шиворот») и не привели сюда. Может быть, они не имели на это права. Но сидеть в пьяном виде за рулем («хорошенький дух от него, чуете?») — это ли не преступление? И разве не обязан каждый гражданин, в том числе и молодой, предотвращать преступления? «Но дело-то не только в этом!» Тут еще кое-что, о чем девушке говорить неловко, хотя бы потому, что она не знает подходящих слов, приличных, официальных, а только такие, что слышит дома и на улице, но сказать нужно, уж полиция поймет. Человек этот возвращался от девицы, от барышни, женщины или… как тут лучше сказать, ну, она живет одна, подъезд Б, у Вольфов, и принимает не только этого мужчину, в то время как бедные жены, наверно, дома льют слезы, но до этого полиции нет дела, нарушение супружеской верности ведь не карается законом. А может, все-таки карается? Понять этого Анита не может, ведь браки заключает государство, оно и расторгает их, если нужно, однако должно же оно и охранять браки, но это ее и жителей дома не касается, а речь идет об этой чистюле-фрейлейн и о репутации дома и улицы, все еще страдающей от наследия прошлого, тут уж каждый должен быть бдительным, даже если и не знаешь что-то определенное, сигнал никогда не помешает, а если он окажется ложным, тем лучше. («В таком случае считайте, что я ничего не говорила».) Вот так все и было, и пусть-ка этот человек попробует что-нибудь отрицать; машина все еще стоит там, занесенная снегом, конечно, даже стекла он не попытался протереть сначала. Анита скромно отступила на шаг, стала между своими безмолвными спутниками, и ротик ее, даже закрытый, был прелестен, так что порицание за чрезмерное усердие прозвучало очень мягко, а жалкие попытки Карла что-то опровергнуть не возымели никакого действия. То, что о наказании речи не могло быть, поскольку человек, в конце концов, не поехал на машине, Анита понимала, ей было достаточно, что дело запротоколировано. Бродер фамилия той дамы, ее — Пашке, вот удостоверение! «А теперь — марш в постель! Спокойной ночи!» Анита сделала даже нечто вроде легкого книксена, и тут на ее долю достался еще один неожиданный триумф. У Карла не было при себе удостоверения. Оно осталось в портфеле, забытом им в библиотеке, где Анита задержала Эрпа в 19 часов.