Тут двое познали друг друга
и то, что в действительности было любовью, — только это и было ею, ничего подобного не бывало ни до, ни после, ни рядом в этом доме, в этом городе, в этой стране, в этом мире; так не любили ни Ромео и Джульетта, ни королевские дети [21], ни Карл и Женни, ни Иаков и Рахиль, ни Гёльдерлин и Диотима, ни Абеляр и Элоиза.
Тут двое восторгались друг другом словами, взглядами, пальцами и губами
и вспоминали, что всегда искали этого, именно этих плеч, этого пупка, этой шеи, этих щиколоток, этих волос и этой кожи.
Тут двое слились воедино,
чувствовали друг друга, сплетались друг с другом, переливались друг в друга, ликовали, вскрикивали, утратили наконец ощущение, будто они только половинки, стали единым целым и все же никогда прежде еще не ощущали с такой силой могущество и великолепие собственного «я».
Тут двое молились друг на друга,
возводили друг друга в героев, фей, ангелов, титанов, богов, богинь и мечтали о боге, которого можно было бы вдвоем возблагодарить на коленях: за то, что она сотворила его заново, за то, что он даровал ей веру в себя.
Тут двое говорили друг с другом
час за часом, на вершинах, в безднах, смеясь и плача, стараясь облечь в слова все, что доказывали друг другу их тела, стонами, вздохами, вскриками, лепетом, — тщетно, ибо слов хватало лишь на то, что уже существовало до их любви, и потому слова для них могли стать лишь эрзацем, паллиативом, намеком, слова были уже изношены Гомером, Вальтером [22], Гёте, Рильке, Хемингуэем, затасканы героями кино и эстрадными певцами, цитатами, цитатами, им же нужен был новый язык, но даже сказать это, подумать об этом уже было бы шаблоном, клише, жалким подражанием, и они приходили в отчаяние оттого, что пропасть невысказанного нельзя преодолеть, нельзя заполнить ее ни тысячью, ни десятком тысяч пустых слов.
Тут двое исповедовались друг перед другом в своих грехах,
нет, в своих заблуждениях; мишуру они принимали за золото, воду — за вино, лужи — за моря.
Тут двое не только простили друг друга
(за то, что напрасно воображали, будто уже бывали у цели), но и превозносили прошлое (хоть оно и причиняло боль), потому что оно сделало их способными не только наслаждаться великим, но и опознать его.
Тут двое открыли счастье
и его спутников, страх (перед падающим с крыши кирпичом и болезнью, перед несчастным случаем и мобилизацией, перед пулями и бомбами) и нечистую совесть (потому что они позабыли о Вьетнаме, и Индонезии, и Испании).
Тут двое спросили себя: «Знакомо ль и тебе?..» [23] (и только один понимал, что это цитата), а другой сказал: «Да, да», —