Мы дошли до ворот и попали в длинный, метров тридцать, сводчатый проход. Шаги здесь отдавались странным глуховатым эхом. Почему-то все молчали. В конце прохода — большое желтое здание.
— Это Терезин? — спросил я маму.
Она прикрыла глаза и кивнула.
— Сколько тебе лет?
У еврея, который задал мне этот вопрос, на лице густая щетина. Он сидит на низком стуле за деревянным столом. Столешницу пересекает широкая трещина. Другой мебели, кроме стола и стула, в кабинете нет. Окон тоже нет. Мы свернули сюда прямо из сводчатого прохода, то есть кабинет спрятан в крепостной стене. Сюда все время входят люди, взрослые и дети, и снова выходят. Зачем — понятия не имею.
— Двенадцать, — говорю я.
— Двенадцать? — Он приподнимает кустистую бровь и смотрит на маму.
— Да, — подтверждает мама. — Ему двенадцать. Он родился 23 августа 1930 года.
Мужчина ничего не отвечает, просто открывает блокнот на таблице с какими-то цифрами и буквами — должно быть, условными сокращениями. С минуту изучает таблицу, тыча кончиком карандаша то в одну, то в другую клеточку и все время что-то про себя напевая. Потом качает головой и даже, кажется, посмеивается.
— Павел! — кричит он.
Появляется мальчик, почти на полголовы выше меня.
— Чего? — У него большая щель между передними зубами.
— Отведи этого симпатичного юношу в L417, комната…
— Прошу прощения. — Волнуясь, мама очень быстро качает головой. — Что за L417?
— L, четыре, один, семь, — раздельно повторяет мужчина. — Один из корпусов. Детский дом для мальчиков. Он будет помещен в комнату номер семь. Для мальчиков.
— Детский дом? — Мама так и застывает с открытым ртом.
— Что значит — комната для мальчиков? — спрашиваю я Мариэтту.
— Павел! — Мужчина оборачивается к своему помощнику. — Объясни ему, будь добр.
Павел почесывает руку.
— Ребята здесь живут с ребятами, а не…
— То есть как? — Мама сумела закрыть рот, но верхняя губа ее как-то странно дрожит.
— Я и сам живу в комнате номер семь. — Павел пожимает плечами, будто в этом нет ничего особенного.
— Но он… — пытается возразить мама.
Я тоже хочу что-то сказать, потому что у меня вдруг сильно заболело в груди. Но я ничего не говорю.
— Павел! — Глубоко вздохнув, мужчина утирает лоб тыльной стороной руки. — Как часто ты видишься с отцом?
Павел пожал плечами:
— Не знаю. Часто, почти каждый день. Когда хочу. По-всякому бывает.
— А с мамой? — уточняю я.
— Часто? — переспрашивает мама.
— Ну да, довольно часто, — отвечает Павел.
Мама примолкла. В уголке ее правого глаза появилась слеза, висит и не вытекает. Я смотрю на Мариэтту: лицо у нее вдруг посерело, будто его вырезали из какого-то старого камня. В груди у меня болит все сильнее. Сам не зная почему, я оборачиваюсь к маме и говорю: