— И что? — спросила Мариэтта.
— У нас был уговор. Луиза и я условились. Перед тем как ее отправили.
— Какой уговор? — не понял я.
— Мы знали, что прибывших заставляют писать такие открытки, и вот…
Мариэтта, слушая, поднесла ко рту полоску хлебной корочки, но так и не начала жевать.
— Если там все хорошо, строчки будут загибаться вверх. А раз они загибаются вниз, значит, все плохо.
— Насколько плохо, мам? — спросила сестра.
Мама молчала.
— Может, она перепутала, — сказал я. — Может, решила, что хорошо — это строчки вниз. К тому же она уже получила работу. Видишь? Разве плохо быть портнихой? — Я оглянулся на Мариэтту, надеясь, что она меня поддержит, но сестра смотрела на маму. Похоже, мои доводы никого не убедили. — И добрались они здоровыми. Тут так написано.
— Насколько плохо? — повторила Мариэтта.
— Или там хуже, чем здесь, но ненамного, — продолжал я. — Скажем, не знаю, там нет хороших музыкантов. Может же быть такое, правда?
— И вообще, — сказала Мариэтта, — Густав мне говорил, что там будет примерно как здесь.
Мама слегка покачала головой и, кажется, усмехнулась.
— Что? — обиделась Мариэтта. — Почему ты считаешь, что он не прав?
— Кто такой Густав? — спросил я.
Нет ответа.
— Кто это? — повторил я.
— Мой парень, — буркнула Мариэтта.
— Это тот, высокий? — Вопрос вырвался у меня прежде, чем я успел подумать.
— А что? — нахмурилась Мариэтта.
— Ничего, — сказал я.
— Ну да, он довольно высокий. И какое это имеет значение?
— Он говорит, там нормально? — спросил я.
Мариэтта кивнула.
— Откуда ему знать, — сказала мама. — Он всего лишь мальчик.
— Ему семнадцать, мама, никакой он не мальчик, — вспыхнула Мариэтта. — Он знает, о чем говорит. К тому же нас пока не сажают в поезд, и не из-за чего так переживать.
Мама взяла принесенный мной хлеб, откусила немного, медленно прожевала.
— Нас уже назначали в транспорт, — сказала она.
— Разве? — удивился я.
Мариэтта снова скрестила руки на груди.
— Но я поговорила с человеком из совета, напомнила, как много ваш отец делал для общины в Праге. Они согласились освободить нас на этот раз.
— Когда это было? — спросила Мариэтта.
— Две недели назад. — Мама засунула открытку под край матраса. — А потом… потом они записали в транспорт Мишу, несколько дней назад, и я опять смогла договориться.
— Меня одного? — спросил я. — Почему только меня?
Но мама не ответила, снова сжалась в комок. Я хотел повторить вопрос, но передумал. Попрощался — или даже забыл попрощаться — и быстро ушел, изо всех сил стараясь не думать ни о чем, кроме футбола.