В знак своих мирных намерений он даже по-восточному приложил руку ко лбу и сердцу — видел такое приветствие в кино. То ли этот жест, то ли спокойный тон юнги подействовал — неизвестно, но юные островитяне покинули свое убежище, хотя подойти ближе не решались.
Это был мальчишка, уже знакомый Спартаку, и, очевидно, его сестра, девочка лет семи. Одной рукой она держалась за брата, другой закрыла свое лицо, поглядывая тем не менее сквозь растопыренные пальцы.
— Меня зовут Спартак! — Юнга ткнул себя в грудь, затянутую в тельняшку. — Понимаете, Спартак?
— Парта, — кивнул туземец и, сообразив, что от него требуется, назвал себя и сестру: — Бару, Тэн.
— Значит, Боря и Таня? Ясненько. Слушай, Боря, ты не сердишься за собаку? Тут мы ни при чем, чесслово! И есть бы никогда в жизни не стали, если бы знали. Веришь? Ну ладно… Вы вот что, ребята, скажите, как мне голландцев найти, где они живут?
Брат и сестра уже поняли, что белый мальчик не причинит им вреда. Они с интересом слушали незнакомую речь и улыбались.
До юнги наконец дошло, что с таким же успехом он мог бы говорить с деревом, у которого они стояли. Тогда он перешел на ломаный русский язык, почему-то решив, что так его скорее поймут.
— Ваша знает, где белый люди живут? Голландский белый люди? Ну, у которых еще ружье есть, бух-бух!
— Бук-бук, — повторила девочка и засмеялась.
Спартак плюнул с досады. Но вдруг его осенило. Он поднял палочку и начал рисовать на песке, как умел, голландского солдата: шляпа, шорты, карабин на плече. Потом ткнул в себя и изобразил поиск: приставил ладонь козырьком ко лбу и стал озираться. Выглядел он в эту минуту очень смешно.
Бару, однако, его понял. Он кивнул, сказал что-то девочке, показывая на деревню, очевидно, отослал сестру домой, и сделал юнге знак следовать за ним. Тэн осталась стоять, глядя им вслед.
Они шли по тропе, пробитой в мангровых зарослях. Именно пробитой, прорубленной топором или большим ножом, потому что если ступить шаг в сторону, ни за что не продерешься сквозь хаотическое сплетение ветвей, корней, лиан… Спартак вспомнил, как ходил за лимонником и кишмишом в родную Уссурийскую тайгу, которая была чем-то сродни этим тропическим джунглям, может, густотравьем, лианами, первородной запущенностью зарослей.
Тропа стала круто взбираться на гору. Бару, шедший впереди, не сбавил шага, продолжал двигаться все так же быстро и неслышно. А Спартак вскоре начал задыхаться, спотыкаться: сказывалась отвычка от долгих переходов. Некоторое время он терпел, потом еще немного продержался на самолюбии и, наконец, не выдержал: