– Как же ваш закон такое допускает?
– Я много думал об этом. Я не юрист, но наш закон ничего не запрещает и разрешает что угодно, если существует договор. Если закон говорит, что нельзя сражаться до крови, чтобы уладить спор, – значит, стороны не смогут договориться, и такой закон ничтожен. Но, я думаю, в этом кроется более глубокий урок: закон допускает использовать насилие для разрешения споров, чтобы показать, что насилие никогда ничего не решает окончательно. Насилие возвращается снова и снова, год за годом, десятилетиями и веками – и забирает всё новые жизни.
Четыре кайпи выпито, и у Алексии нет желания браться за пятую. В баре полным-полно теней.
– Завтра мы посвятим этому целый день, – говорит Алексия, и Вагнер понимает подтекст.
– Верно.
– Один вопрос: где ты будешь сидеть?
– Робсон будет с Хайдером. Я – с тобой и Лукасом.
– Лукас попросил меня быть его секундантом. Я не понимаю, что это значит.
– Держать ножи, проверить, соответствует ли защитник судейским правилам. Позаботиться о том, чтобы заббалины забрали тело, если понадобится.
– Вот дерьмо…
– Судьи подскажут, что надо делать.
Алексия колеблется.
– Вагнер. Когда все закончится… что бы ни случилось… мы не могли бы, ну – ты понимаешь?
– Встретиться снова?
– Да.
– Я бы этого хотел.
– Я тоже.
Ариэль перехватывает Абену в баре. Легко касается двумя пальцами тыльной стороны ее запястья.
– Прежде чем ты отправишься к Лукасинью, мне нужно с тобой поговорить.
В люксе, где обитают Корта и гази, маловато уединенных мест, поэтому Ариэль ведет Абену в комнату для спа. Они садятся на край джакузи. Синий свет, кружение теней, покалывание озона.
– Влажность испортит мне прическу… – начинает Абена – и вдруг видит на лице Ариэль выражение, которого никогда раньше не видела. Заносчивое всезнайство, самодовольство и фальшь, нарочитый цинизм – все исчезло. Абена видит осторожность, даже страх.
– Завтра, в суде: что бы ни случилось, не останавливай меня.
– Что ты собираешься делать? – Теперь Абена встревожена. Это не голос Ариэль, не ее слова.
– Высший пилотаж маландрагем – это когда ты обманываешь самого себя. Ты спросила меня однажды, в Кориолисе, проснулся ли во мне материнский инстинкт оттого, что Лукасинью и Луна оказались под моим крылышком. Кажется, ты спросила не о том человеке.
Понимаешь, Абена Маану Асамоа, я всю жизнь была эгоцентричным, высокомерным чудовищем. Я это знала. Всегда знала. Я притворялась, что люблю это чудовище, и убедила в этом достаточно много людей. Но потребовалось прогнать единственного человека, который поддерживал меня, когда мы пали, и который меня любил, чтобы начать убеждать саму себя.