Испещренное гематомами и ссадинами молодое тело куталось в легкий иней и отдавало заметной синевой. Оно было чужое и уже ненужное этому старому, раскаленному жарой миру.
— Нет, это не он.
— Уверены? — буднично спросил усатый человек.
— Да, — как во сне, ответила она, а в голове пронеслась мысль: «Должен быть смысл. Я не верю, что на этом точка. Не верю».
Желудок Алены отказался дальше удерживать пищу, и ее стошнило на пол. Здание выплюнуло еще несозревший плод и девушка, не оборачиваясь, пошла сквозь сквер института, прикрыв рот салфеткой. Если зайти с мороза в натопленную баню, то можно понять что происходило на улице к полдню. Витая в своих мыслях, она села на ступени больничного храма в тени дубов, посаженных еще при графе Шереметеве. Ветви деревьев тянулись в одну сторону, прося у Бога дождя.
Алена стала рыться в сумке в поисках банки с таблетками, решив, что попытается в третий и последний раз, но кроме расчески, косметички, книжки по древней архитектуре Дамаска в мягкой затертой обложке, пачки сигарет и бутылки теплой воды ничего не находила.
И тут, из самой глубины своего существа, почти в отчаянии, воскликнула: «Господи, если ты есть, то откройся мне! Я прошу не для каких-нибудь земных, корыстных целей. Мне только одно надо узнать: есть ты или нет тебя?»
Она повторила эти слова не менее трех раз, а когда подняла влажные глаза от асфальта, то увидела нескончаемую вереницу людей в черной траурной одежде, поднимающихся в храм по ступеням.
— Алена, — позвал знакомый бодрый голос.
Девушка стала всматриваться в безрадостные лица и вдруг увидела улыбающегося отца Михаила. Он показался ей ангелом в белоснежных одеждах: лицо светлее Солнца, глаза небесного цвета. Взмахом руки иерей позвал ее за собой, в открытые двери.
Алена, с большим трудом пробравшись к дверям, попыталась втиснуться за ним, чтобы поговорить, но едва она ступала на порог, как ее останавливала некая сила, не давала войти, отбрасывала, между тем, как все люди шли беспрепятственно. Сколько она не пыталась — войти не могла. Всех принимала церковь, а ее — не пускала! Так повторилось три или четыре раза. Силы кончались. Наконец, когда последний человек зашел внутрь, она отошла и встала в углу паперти. Алена вдруг осознала, что это грехи ее не пускают.
— Господи, сама я ничего не знаю, пусть все скорби, все страдания, какие есть на земле, сойдут на меня, только спаси, — зарыдала она и стала в покаянии бить себя в грудь.
Насколько долго продолжалось это состояние: пять минут, десять или час — она не понимала, но когда поднялась с колен, то поняла — молитва услышана. В трепете девушка зашла внутрь. Вновь ощутила знакомые с детства запахи ладана и свечей с прополисом. Уже никого не толкая, попыталась глазами отыскать того, кто ее звал.