Мама что-то ответила девочке, Дёрнов резко вздёрнул ушами, — как овчарка. Он вынул руку из моего кармана, поскорее достал откуда-то блокнот — и стал писать.
Писал серьёзно и чинно: качался вместе с вагоном, — а я ловил.
— На, — сказал он и протянул блокнот.
Я прочёл:
ПОРТРЕТ КАББАЛИСТА В ЮНОСТИ
Трагедия в двух актах.
Место действия: послевоенная Германия, кухня вдовы-еврейки, где она живёт с сыном
МРАЧНЫЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мам! А, мам?
МАМА (не отрываясь от вязанья). Чего тебе?
МРАЧНЫЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. А есть Бог или нету Бога?
МАМА. А ты полы помыл?
Молчат
МРАЧНЫЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Мам! А, мам?
МАМА. Ну?
МРАЧНЫЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. А есть любовь на свете?
МАМА. А посуду ты вымыл?
Молчат
МРАЧНЫЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Ма-а-ам?
МАМА. Да?
МРАЧНЫЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. А мы кушать будем?
МАМА. А Бог есть?
Я протянул блокнот — Дёрнов хохотал не в себя.
— Ты, то есть, пьесы пишешь? — спросил я.
— Ну так. Временами. — Дёрнов стал важный как сервелат. — Я вообще считаю, что театр нужно запретить. — Он повис на двух поручнях и качался.
— В смысле — запретить?
— А человек сценами из-за театра начинает думать. Вот и запретить. — Он поглядел по сторонам и вздохнул. — Не надо доигрывать спектакль.
Станция «Партизанская», эскалатор, турникеты, наконец-то поверхность. Погода — манная каша. Мы перебежали дорогу, прошли мимо усталого домишки (Толя подпрыгнул и сорвал сосульку с карниза), шли какой-то бесхозной аллей. На горизонте вырастали пёстрые, жеманные, вырвиглазные башенки: дико красные, отпето зелёные, безобразно синие — всё это красил безудержный ребёнок. Вместе с башнями (их было двадцать штук) близился неуклюжий виадук: «Добро пожаловать на вернисаж», «Русский сувенир», «Народные промыслы России», «Мстёра, Палех, Жостово: гжель».
— Это чё такое? — Дёрнов отшвырнул размякшую сосульку.
— Измайловский кремль.
Пустынные торговые ряды под Средневековье: стена, как у фарфоровой чашки: прогнувшиеся под снегом тенты: матрёшки, меха, косоворотки, припорошённый ящик с курагой, бабулька — кажется, цыганка; тут можно проследовать на стены, где острог незаметно превращается в уездный город Эн: но ненадолго — уже обступают башни с киргизским оскалом (все в флюгера́х), вдали жеманная голландская мельница (красивая и бесполезная), ближе — кафе «Колобок», ещё ближе — хостел «Пётр I»; свадебное агентство, хоромы-ларец, арт-мастерская, музей водки, деревянная церковь в засмущавшихся кокошниках; розовый Ленин, голубой Горький — из пластика; озяблый, в красном, с секирой — стрелец: стоит у входа, чихает и сторожит чего-то (вероятно, снег).