Мы ходили по запустелому Кремлю (было бледно и морозно) — и разглядывали во всей безвкусице этот Древнерусский Лас-Вегас.
— А мне нравится, — сказал Дёрнов, — Говноград какой-то. О! Погнали в церковь?
Мы поднялись к её бревенчатым стенам. Я буднично перекрестился и снял шапку, Дёрнов — так вошёл.
— А мне и в шапке интересно! — пояснил он ни разу не шёпотом.
В носы вреза́лся ладан; горькое освещение, алтарь, иконостас (измученные деревянные лица), заящица, скрывшаяся за рядком свечей. Всё лишнее, докучное вдруг испарялось (достаточно одного взгляда Спасителя), ненужные мысли слетали к ногам, курвились, торжество вползало куда-то под грудь и больно схватывало, всё устремлялось ввысь — и врезалось в потолок: «Вход на второй этаж запрещён».
Ну и ладно. Так тоже хорошо.
Дёрнов ходил по храму, как по музею. Рассматривал что-то, спрашивал у меня, иногда хихикал (почти беззвучно). Одна из икон — ошуюю Сергия Радонежского — была странная: чувак в военном мундире, парике и с орденами (подпись: Фёдор Ушаков). Дёрнов посмотрел на неё — улыбнулся и узнал. Потом прочитал подпись — узнал ещё больше и улыбнулся опять. Он подошёл к иконе и поцеловал её — почти взасос.
Вышли в снег и увидели стрелочку — «Трапезная». Хорошо бы чаю.
— Ты чего к Ушакову-то полез? — спросил я, слегка улыбаясь.
— Ну так. Я в храм как зайду — радуюсь всегда: вот, хоть кого-нибудь поцелую! Хя-хя-хя! А так — Бог нормальный парень. Я б с Ним картохи-то накопал!..
— Картохи?
Мы спустились в трапезную (полуподвал): пирожков нет. Есть молдавский пирог, хачапури и кулебяка с капустой (для патриотов).
— У тебя деньги-то есть? — спросил я Дёрнова.
— Ты за кого меня держишь? Нет, конечно.
Я отсчитал мелочь. В отделе для карточек лежал и безбожный пятак из чебуречной «Дружба». Я его не трогал.
Жёлтые линялые стены, блестящие столы, натёртые воском, — все в крошках; табурет с виноватым видом, портрет сурового краснокирпичного храма. Было тихо и безлюдно — только в дальнем углу сидел мужичок с чаем и решал сканворд. Мы забились в кут к батарее.
Дёрнов сидел в пальто (кажется, он в нём же и спал): с поразительной ловкостью он одновременно пил чай, ел хачапури и говорил с набитым ртом:
— …Сам подумай: делаю я хорошее — попадаю за это в рай. Делаю я плохое — попадаю за это в ад. Это уже не религия никакая — это, Парикмахер, экономика получается.
Я усмехнулся и рассказал средневековую притчу про монаха, собиравшего молитвенные слёзы в кувшин (зачли только пролитые мимо).
— Ну, что там в Средневековье было, я не знаю, — Дёрнов доел и вытер руки о джинсы, — а знаю, что хорошо выходит, когда я делаю хорошо просто так, не задумываясь. Вот, помню, у нас в Кемерово…