Русский бунт (Немцев) - страница 69

— А твои напарники?

— Да они все в тундре сныкались. Ну, один сел. Но он сам захотел. «Пойду, — говорит, — на себя донесу, а про вас молчать буду». Решил в тюрьме бунтовать. Сильный парень, Лёха Степняк. Шесть лет ему дали.

— Ты же говорил — подсирала донёс?

— Сначала подсирала, а потом Лёха подоспел.

Я смотрел на Толю, пытаясь понять, выдумывает он или нет. Под моим взглядом он застенчиво-зубасто улыбался, то поднимая свои голубые глаза, то сверля ими стол — и всё играл стаканчиком.

— И ты считаешь: нужно бунтовать? — спросил я.

— А мы уже. Без бунта и человека нет. Во! — Он воздел кукиш к потолку и повертел, показывая. — На древе познания фиги росли, я тебе отвечаю. Мы же знаем, что умрём, а всё равно живём — значит, бунтуем. Все бунтуют. Все.

Я кивнул на мужичка с чаем:

— И этот бунтует?

— И этот.

— И Шелобей бунтует?

— И Шелобей, конечно! На коленях бунтует: против Лиды своей ненаглядной — и бросить хочет, и в рабстве остаться хочет, а что это рабство — никак не допетрит… Кстати, она правда такая сука?

Я промолчал. Бездумно отстучал мотив песни «Так далеко».

— А у меня какой бунт? — спросил я, прерывая стук.

— А я откуда знаю? Я второй раз тебя вижу. Какой-нибудь. Но я ж не о том — я, говорю, жизнь тогда только есть, когда есть бунт — движение, борьба за своё. Оно как вообще? Бог, любовь, карьера — человеку лишь бы в чё-нибудь упереться и свою свободу запродать. Зато ему делается понятно: вот я типа христианин, вот я типа любящий. Или — я оппозиционер!.. Ну. Это уж если совсем тупень. Да только говно это всё. Потому что свобода есть там, где нет завершённости.

— Ты хочешь сказать, что

надо брать вилы и на Кремль?

— Ну ты тупой, Парикмахер! Вилы и на Кремль — опять колечко революции: и опять та же неряха-история полотно шить будет и всё запорет. Шваль, что внизу, лезет в дворец и скидывает шваль наверху. Какой в этом кайф, я не понимаю? Я про Внутреннюю Сибирь тебе говорю.

— Внутренняя Сибирь?

— Ну да. Слыхал же песню «Вечная весна» Летова?

— Слыхал, — ответил я (в голове зазвучал невыносимый мотив).

— Ну и вот. Теперь представь: в голове у тебя сидит царёк. Указы подписывает, репрессии фигарит: ему всего делов, чтоб жопе сиделось, а в животе жратвы не переводилось, — и он реально думает, что делает как лучше. Ну так вот, а всякую левую мысль — он ссылает в Сибирь. Она… Ну… Скажем, она в волосах — там прохладней, как-никак. И вот сидят эти мысли-декабристы в лесах. Как бы в тюрьме, а как бы и на воле… Ты понимаешь?

— Кажется, да. — Я чуть заметно отодвинулся.

— Я, короче, говорю, что революция в головах должна быть. Смотреть на мир террористически, во всём противоречить себе: мыслить не государством, а Сибирью. Единственный способ этому научить — заставить человека думать неожиданно: зашизеть.