— Куда едешь? — спросил Шелобей и встал разлить чай.
— Да в Питер, куда ж ещё. — Он сделал движение рукой. — Мне не надо.
Пришлось отставить вторую кружку.
— Трактат про «диалектику зашквара» дописывать? — Шелобей уселся.
— Ну да. И в универ поступать буду. А то тупо как-то без вышки.
Шелобей попил чай. Елисей помолчал.
— А где Лида? — спросил Елисей.
— Она… спит…
— Можно посмотреть?
Просьба была странная, но Шелобей пожал плечами и повёл. Елисей постоял немного у кровати и покивал:
— Ну что могу сказать: кайфово тебе. Моя жизнь в тысячу раз хуже.
— Да ладно тебе.
— Ну ничё. Скоро тоже буду как сыр в масле.
Ещё немного посидели (бестолково и безмолвно), потом Шелобей проводил Елисея до лифта. Все прощальные слова уже были сказаны, а лифт никак не ехал. Шелобею вдруг стыдно сделалось, что он так бесился на Елисея: ну подумаешь, херню морозит, прилипает, нагоняет депресняк, вечно стреляет сигареты, мелочь на проезд, норовит остаться на ночь, тырит толканку, всё сжирает, пьёт, спаивает, пьёт… В Питер, в Питер, в Питер! Доброго пути!
Дверь хлопнула, голова квадратная — нет, Шелобей лучше вздремнёт. Тиреизм… Да кому он сдался? Жить надо. Надо лежать.
В дверь вежливо-настойчиво постучали (звонок же работает?). Елисей, поди, наушники забыл. Бурчащими шагами Шелобей вернулся и открыл.
Перед ним стоял хворый человек — опершись на трость, в чёрной мантии, в парике, с пышным кружевом на воротнике и рукавах рубашки. Улыбался он странно, ухмылисто надувая губы, но всё-таки — скорее весело.
— Тристрам Шенди! — ахнул Шелобей.
— — — — — — — — — — Шелобей, мой досточтимый друг, давай мы обойдёмся без этих выпадов любезного лицемерия? Просто Тристрам — истинно шендистски Тристрам, — — — — — — — — — — заговорил он совершенно по-русски и, отведя трость за спину и чуть наклонившись, протянул руку. — — — — — — — — — — Я, признаться, проездом в Москве, но по удачному стечению обстоятельств нанимаю комнаты прямо напротив твоих. Надеюсь, предложение переместиться ко мне не смутит твою замечательную особу?
— Нет, что вы… Что — «ты»! — Шелобей обычно не чурался панибратства, но это «ты» — было таким невероятным, что он не смел верить.
На Шелобея свалилась рассеянность. Он обулся — разулся — убежал к Лиде — попытался будить — не разбудил — поцеловал в губы — выбежал в подъезд в носках — вернулся, закрыл форточку и снова обулся.
— — — — — — — — — — Не могу не отметить твоего сходства с моим верным Обадией, — — — — — — — — — — хохотнул Тристрам.
Шелобей улыбнулся и вдруг подумал, что на месте Тристрама должен бы быть Стерн собственной персоной: