Я сел на кровати. Это был сон, только сон, глупый странный бред, но при попытке пошевелиться, я с ужасом осознал, что все это случилось не во сне. Ныла правая рука, ушибленная о косяк двери, шея болела в том месте, где ее сдавила железная рука ночного чудовища, ощущалось растяжение связок в кисти левой руки. Нет, все-таки это был не сон! Я осторожно приоткрыл дверь, никакой пропасти за ней не было, все как обычно: зеленая трава у порога, силуэты деревьев, проступающие сквозь сумерки, и тихо дремлющий на стоянке Ан-2.
Возможно, я просто схожу с ума? Мечась в горячечном бреду по кровати, я сам себе причинил все эти травмы, обычный бред сумасшедшего, просто бред, бред и больше ничего? Да нет, не похоже. Уснуть я уже не смог. Утром, когда все проснулись, я рассказал о том, что случилось со мной ночью. Никто никакого разумного объяснения происшествию дать не мог. Исследовав синяки на моем теле, ребята пришли к выводу, что я не мог сам себе причинить эти травмы. На шее четко просматривались следы от пальцев, сдавливавшей горло руки. Поскольку Красная женщина, явившаяся ночью ко мне, цели своей все же не достигла, появилась надежда, что мы сможем справиться с той неведомой опасностью, которая нам угрожала, и мы решили продолжать исследования.
Когда мы уже готовились к вылету, к нам вновь подошла старуха Изель, и сказала:
— Все-таки, вы решили лететь!
— Это наша работа, — ответил Николай Иванович, — мы обязаны выполнить ее.
— Что ж, летите, но берегитесь того, чего нельзя увидеть глазами.
Старуха повернулась и ушла, медленно ступая босыми ногами по утренней росе, ушла, не объяснив ничего из сказанного.
Как можно остерегаться того, чего нельзя увидеть? Возможно, приборы Рудольфа сумеют зафиксировать ЭТО, то, чего следует опасаться?
Мы взлетели и, развернувшись над площадкой, взяли курс к долине. Сегодня нам предстояло углубиться дальше в горы. Высота тысяча двести метров, курс 210, полет по прямой, левый разворот под девяносто, опять прямая, опять разворот.
— Одна минута, параметры в норме, две минуты, параметры в норме, три минуты, параметры в норме, — докладывал Рудольф.
То, что произошло потом, я до сих пор не могу описать словами. Мысли исчезли, наступило небытие, сознание было размазано по пространству, все стрелки приборов замерли на нулевых отметках, самолет трясло. Я не узнавал никого из членов нашего экипажа, время остановилось, секундная стрелка часов замерла, было ощущение падения в бездну, кто-то что-то говорил, но я не понимал слов, слышал голоса, но не узнавал их, не понимал, о чем говорят. Ни одна мысль не могла сформироваться в мозгу, способность воспринимать информацию, анализировать и принимать решения была утрачена.