— Завтра он уезжает в три часа дня. Приедешь ко мне вечером? — спросил Марк, когда мы вышли на лестничную площадку.
— Приеду.
Марк замолчал. В сгущающихся сизых сумерках мне было трудно разглядеть его лицо.
— Спасибо, что ты была рядом сегодня.
— Нет, спасибо вам, что позволили быть рядом.
Марк крепко обнял меня. Я почувствовала, как его сильные пальцы сдавили мои плечи. Он рыдал беззвучно, всё сильнее прижимая меня к себе.
На следующий день Марк заехал за мной поздно. В зеленовато-синем небе уже повис молодой месяц. Вечер дышал прохладой и упоительно-сладким запахом сиреневых флоксов. Стояла какая-то непривычная, оглушительная тишина, будто небо, сплошь затянутое лёгкой вуалью облаков, поглощало все резкие звуки неугомонного города. Гул машин казался далёким, приглушённым, а шелест высоких тополей разительно громким и в то же время благодатно успокоительным.
— Как отец? — спросила я, как только села в машину.
— Оказалось, всё не настолько трагично, — ответил Марк и так сильно сжал кулак левой руки, что кожа на суставах натянулась и побелела. Он выпрямился и через силу улыбнулся. — Чуть выведал у него, что и как. Говорит, врачи обнаружили опухоль, предлагают операцию и химиотерапию.
— И что он?
— Отказывается.
— Как? — искренне недоумевала я. — Почему?
— Говорит, что не хочет потратить последние месяцы жизни на бесконечные очереди в поликлиниках и не испытывает ни малейшего желания пробоваться на роль подопытного кролика.
— Но если он согласится на операцию и химиотерапию, то в запасе у него будут не месяцы, а годы. Метастазы есть?
— Нет.
— Ему стоит согласиться.
— Конечно, стоит. Он как услышал «рак», сразу на тот свет засобирался. Рано ещё. Я через пару дней сам к нему поеду и со всем разберусь.
— В любом случае, это должно быть его решение, — я положила руку на колено Марка, — чтобы бороться, человек, прежде всего, должен этого хотеть.
Марк вновь сжал кулаки.
— Он должен жить… должен… хотя бы ради меня, — в такт каждой фразе Марк тихо, но решительно ударял кулаком по рулю. Ни один мускул на его лице не дрогнул, но я чувствовала, как внутри него что-то рвётся, причиняя мучительную боль. — Признаться? — вдруг спросил он и посмотрел на меня. Я кивнула. — Вчера я ужасно испугался… не за него, за себя. Я испугался, что останусь совсем один. Жалкий эгоист. Я самому себе противен, — он устремил взгляд в пустоту и долго молчал. А я судорожно искала нужные слова и никак не могла их отыскать.
— Я был зол на него и жалел себя. Вчера я взглянул в глаза своему детскому кошмару, и он меня победил… — Марк сжал губы в точности так, как это делал его отец, и обеими руками вцепился в руль.