Альберт поднял ведро над Таниной головой, и её с ног до головы окатила волна холодной воды. После этого развернулся и, гремя пустой тарой, направился в сторону метро. Охранник схватился за сердце.
Она смутно помнит, как прошла мимо секретарши, и как Миша спрятался в свой кабинет, завидев её в коридоре, и как оборачивались вслед коллеги, и как ей принесли фен и обогреватель — высушить обувь.
Вечером Миша читал ей лекцию:
— Ты знаешь, сколько Берту ехать до нашего офиса? Полтора часа! И полтора часа обратно. Да ещё с ведром. А ты не можешь найти для детей пару минут!
Детей Таня облила в тот же день, но для выздоровления этого оказалось мало. Миша находил всё новые и новые методы лечения, Альберт призывал разозлиться.
— Вы копите в себе обиды и гнев, не даёте эмоциям свободно выходить наружу, — настойчиво объяснял ей Альберт, — Вам нужно прокричаться, выплеснуть из себя негатив.
Таня ничего выплёскивать не собиралась.
— Если я это выплесну — мир утонет, — отшучивалась она.
— А если не выплеснете — утонете вы сама! — заявлял Альберт. Пару раз Таня покричала у себя на кухне, закрыв форточки и включив погромче радио, но всё это было несерьёзно.
4
А в сентябре произошло странное.
Миша вызвал Таню к себе в кабинет и, пряча глаза, велел срочно переделать кадровую документацию за три последних года: там не хватало оттисков с корпоративной символикой. Таня раскрыла рот от удивления: это же мелочи, ни одна комиссия не будет к этому придираться! Но Миша был твёрд:
— Позвони домой и скажи, что придёшь сегодня поздно. Очень поздно!
Вечером, когда все уже давно ушли, Таня сидела за стеклянными дверями своего кабинета и, обозревая пустой офис, вполголоса ругала Мишу, на чём свет стоит.
И тут она увидела стоящего у входа Альберта.
Пиджак его костюма был расстёгнут, и под ним виднелась ослепительно белая рубашка — именно так Альберт был одет всегда. Однако теперь на его шее был намотан яркий цветной шарф, а в ушах раскачивались огромные красные кольца-клипсы. На тёмных волосах Альберта был закреплен плюмаж из цветных перьев, а губы накрашены ярко-красной помадой.
Таня обомлела. Альберт прошёл через весь офис и, зайдя в её кабинет, прикрыл за собой стеклянную дверь.
И начал петь…
Голос Берта в диапазоне между очень низким баритоном и басом дробит стены. Альберт пел матерные частушки, одну за другой, безостановочно. Тане, ни разу до этого не слышавшей от него не только ни одного грубого, но даже просторечного слова, показалось, что она сошла с ума. Или с ума сошёл сам Альберт. Диссонанс между формой и содержанием был чудовищный.