Рифмы (Баграмова) - страница 66


История о Великом Инквизиторе, рассказанная Иваном брату Алёше, стала важной вехой русской философии и дала начало бурным дискуссиям в период Серебряного века. Проще всего видеть в ней отражение религиозных взглядов Достоевского — обличение католицизма, в котором он предполагал отход от правды православия. Однако поднятая писателем тема, его прозрения выходят за рамки этой идеологии. Здесь не только борьба различных ветвей исторического христианства, церковного и личного, но и острый вопрос практически всех религий — противостояние Закона и Благодати, которое никогда не заканчивается.


Два героя поэмы, Инквизитор и Пришедший — вечные архетипы, два главных библейских образа, два спорящих брата: Авель и Каин; Моисей, вступающий в борьбу с Богом ради своего народа, и Христос, зовущий людей к высшему. У каждого из них своя правда — земная и небесная, отсюда противоборство преходящей мирской необходимости и бесконечной духовной свободы. Являясь антагонистом сурового Инквизитора, Иисус Достоевского выступает в податливой, всепрощающей, софийной материнской ипостаси — вопреки беспощадной правде и железной необходимости природного закона. Впрочем, согласно ранним христианским текстам Дух и есть Мать, женская ипостась Троицы.


Заключительный поцелуй Христа — проявление Его всепроникающей Любви, стихии вселенской Благодати, силе которой не может противостоять ничто земное. Всему многословному и страстному монологу Инквизитора противопоставляется единственный жест, только одно — но великое движение. Таково зачарованное, почти бессознательное решение автора притчи — Ивана Карамазова, которого так же молча целует его брат Алёша. Преклонившись перед всемогуществом Любви, Великий Инквизитор отпускает Иисуса, чтобы затем снова встретиться с ним — на новом витке мировой истории.


Валентин Юрьевич Ирхин,

доктор физико-математических наук,

автор ряда книг по философии науки, семиотике и герменевтике сакральных текстов

Монолог инквизитора

Лавром и лимоном пахнет воздух,
Ночь черна, недвижна и гулка —
Словно мир дневной ещё не создан.
Старческая твёрдая рука
Отворяет дверь тюремной клети
В душном, мрачном здании суда —
И лампада, обвиняя, светит,
И в огне её горит беда.
Сводчатые стены ловят блики,
Заглушая скрежеты замка.
Инквизитор — властный и великий
Смотрит на пришельца свысока.
Молча и недвижно — словно верить
Не готов ещё своим глазам…
Наконец, стук сердца поумерив,
Вопрошает: — Это Ты? Ты Сам?
Нет, молчи! — себя же прерывает —
И какой Ты мог бы дать ответ?
Всё, что скажешь, каждый уже знает,
Повторяться права больше нет.