– Мыслю я, что мал он ещё летами для такого сурьёзного дела, – проговорил бондарь всё ещё малость заплетающимся языком.
– Дурень ты, Нездыл! Княжич уже в возраст нужный вошёл – пятнадцатый год яму идёт. И поболей было бы таких, как он с «малыми летами». Я раньше один в своей мастерской горбатился. А теперь у меня целая палата работного люда! А всё почему? Люди княжича собрали всех лучников по–весне, да отдали нам в ли–зи–нг, – это слово Иванко произнёс по слогам, – шлифовальные станки для обточки древков стрел! Клей и лак тоже княжича, и от него же у меня все заказы идут на составные луки и стрелы. Год робить надо, и день и ночь – и всё равно не сможешь заказы его сполнить! А уж о других делах княжича – о паевых товариществах, монетах и многом другом – я и вовсе молчу! Или же, вот взять тебя, Нездыл. Водку вчерась, харя твоя немытая, чью ты пил? Молчишь? Молчи! Но попомни одно, Нездыл, ежели вздумаешь против княжича кричать, целым ты отсюда не уйдёшь! Вот тебе крест! – лучник Иванко перекрестился, при этом метнув в бондаря красноречивый такой, понятный без слов, предостерегающий взгляд.
Торжественное богослужение в Успенском соборе, на котором присутствовали Изяслав Мстиславич, вятшее боярство и духовенство, не успело ещё толком закончиться, как на Торгу громко зазвенел медный вечевой колокол.
Служащие Торга, усиленные нарядами дружинников, довольно в грубой форме расталкивали громоздящиеся на Торгу крестьянские возки, сани, набитые под завязку морожеными тушами животных, зерном, мукой и прочими кадками со всевозможной снедью, предназначенной на продажу. Таким не хитрым образом высвобождалось пространство для уже начавшего стекаться сюда народа.
Вот, наконец, и мы с князем, под заунывные звуки хора певчих, сразу вслед за разодетыми в золотые ризы священниками, покидали стены главного городского собора. Впереди всех монотонно вышагивали дьяки с дымящимися кадилами. Рядом с нами шёл погружённый в собственные мысли смоленский епископ, сопровождаемый стайкой мальчиков–послушников. Последними, собор покидали бояре, облачённые в свои лучшие парчовые одежды, подбитые мехом.
Дорогу сквозь волнующееся на площади людское море, нам прокладывали четыре десятка дружинников, оттесняя народ в разные стороны. Изяслав Мстиславич в своём красном корзно, расшитым золотыми нитями и украшенным драгоценными камнями, первым взобрался на помост, я поднялся сразу вслед за ним.
Князь молча всматривался в толпу. Не прошло и минуты, как на многолюдной площади установилась гнетущая тишина. Изяслав Мстиславич низко поклонился горожанам, затем выпрямившись, надсаживая глотку, громко прокричал.