Небо было таким серым, как миг осознания, что ты больше никогда не вернешься домой.
Анаис шел по воде столь гладкой, как полированный камень, как стекло, как лед под его босыми, горящими ногами. Та простиралась так далеко, насколько хватало глаз, безупречная и бесконечная.
Слева шла его мать. Прекрасная и ужасная. Но как бы она ни пыталась, он не позволял взять его за руку. Видите ли, он злился на нее. За вмешательство и махинации. Хоть ее визит в сон маленького императора и стал тем стимулом, благодаря которому избранная приняла свою судьбу, Анаис отчетливо понимал, насколько плохо это могло закончиться. И какую жертву пришлось заплатить за его возрождение.
В руке матери были зажаты весы, ее черные перчатки до локтей капали, словно кровью из перерезанного запястья, на вечность под их ногами. Ее платье тоже было черным и усеянным миллиардом крошечных точек света. Глаза – темные, как тюрьма, в которой она сидела в заточении, а улыбка – как отмщение, затянувшееся на тысячу лет.
И в другой части этой бесконечной серости их ждал он.
Отец.
Он был облачен в белое. Высокий, как горы. Но Аа уже не горел так ярко, как помнил Анаис. Его три глаза – красный, желтый и голубой – ныне закрылись. Его сияние потускнело. Тьма вокруг них разбухала. Мать возвышалась за плечами сына – черная, как истинотемные небеса.
Вокруг отца собрались сестры Луны. Цана, объятая пламенем, Трелен, окутанная волнами, Налипса, облаченная в один лишь ветер, и Кеф, спящая на полу, укрытая осенними листьями. Они наблюдали за его приближением с неприкрытой злобой, но Анаис видел, что сестры боятся его. И знал почему. В конце концов, он правил на небесах. Выше их всех.
Возможно, за это они его и ненавидели.
– Муж, – сказала Ная.
– Жена, – ответил Аа.
– Сестры, – кивнул Анаис.
– Брат, – по очереди поклонились они.
Все замерли в молчании, длиною в годы. С тысячелетием страданий, ярости и горя между ними. И наконец Луна повернулся к Солнцам. Хотя три его глаза были закрыты, Анаис знал, что Аа видит его. В конце концов, Всевидящий видел все.
– Отец, – сказал он.
Его ответ ранил, как нож на рассвете.
– Ты мне не сын.
Даже спустя столько столетий слова отца по-прежнему причиняли боль. Это вопиюще неправильно, когда тебя презирает тот, кто должен любить больше всех на свете. Тишина стала оглушительной, разум Луны наполнился тысячью «если бы» и «ну почему».