Фурначев жил напротив и был убежденным холостяком. В ранней молодости когда-то, работая по церквам, а заодно занимаясь распространением нелегальной литературы, увидел он женщину, очень изящную по красоте, и полюбил ее на всю жизнь. Имени женщины он никому не сказывал, даже и сам не знал, что с нею стало потом, куда подевалась красивая та курсистка, в которую он влюбился, только с тех пор начисто охладел он к прекрасному полу и всю свою жизнь помнил только ее одну и продолжал писать — на коробках, на брошках, на пудреницах — только ее лицо, признаваясь, что даже мужские лица получаются на нее похожи.
С Алексеем же был на охоте случай, за который долго потом корила его Ондреевна.
Лет семь и восемь назад, в самом начале тридцатых, прислан был к ним на постой заграничный очень почетный гость. Звали его Вайян, но гостю было приятнее, когда называли Ваней. Как-то пристал Вайян к Алексею: своди да своди на охоту!.. Рано вышли, в четыре утра. Положила Ондреевна в сумку супругу овсяных лепешек (время было голодное), и колесили они по окрестным лесам с Вайяном до позднего вечера, пока оба не вымотались до нитки. «Батыгин, я кушать хочу!» — заявляет Вайян. А тот лепешки свои давно уж успел умять. Осталась пара на случай, да предложить постеснялся высокому гостю: а вдруг не едят такие во Франции?.. Из лесу выходят — Вайян уж совсем обессилел, ружье ему отдает, затем патронташ. Дома Ондреевне пошептал на ушко, как все получилось, — та на него: «Гостя такого голодным оставил! Да как же тебе не совестно-то?!» А Поль Вайян Кутюрье услыхал — смеется: «Я бы эти твои лепешки, Алеша, охотнее, чем трюфеля, проглотил!»
Ондреевна, в нижней рубахе, с керосиновой лампой в руке, встретила их на мосту. Ахнула, чуть не выронив лампу:
— Господи, цельна орава… Откуда вас столь принесло?!
— Ондреевна, мы на минутку токо. Нам бы капуски, погреться хотим…
— К дьяволу вас! Опять небось глохтить ее собираетесь? И где вы находите токо зелье свое в экую поздень?..
— У нас и всего-то бутылка. На семь мужиков.
— Так вот я вам и поверила… Ну проходите, чего стоите! Не прогонять же мне вас на ночь глядя, уж коли пришли.
Топая наводопелыми чесанками, волоча за собой мокрый след, один за другим мастера полезли в высокие сенцы. Хозяин мотнулся в погреб, а мастера принялись раздеваться, снимали возле порога калоши, вешали мокрые шапки, пальто, вытирали усы.
Вскоре в горнице на покрытом чистой клеенкой столе громоздилась широкая обливная плошка с белокочанной соленой капустой; в мутноватом рассоле плавали огурцы с налипавшими на бока смородиновым листом и веточками укропа, соленые красные помидоры, блюдо вареной холодной телятины, хлеб и крупная серая соль в расписной солонке.