В эту зиму Сашку впервые стали одолевать приступы безотчетной тоски. Все кругом раздражало, казалось ненужным, он становился неразговорчивым, мрачным, весь уходил в себя. Возвратившись с занятий, сразу заваливался на койку, часами лежал, отвернувшись к стене. Или же, взяв у технички старые лыжи, выломав из огорода две палки, уходил в заметенные снегом поля.
За деревней, на гумнах, мертво торчали из снега пустые сараи. За ними до самого леса расстилалась равнина волнообразного наста. Он отъезжал от деревни подальше и останавливался.
Низкое зимнее солнце, с трудом оторвавшись от горизонта и прочертив по краешку неба коротенькую дугу, снова спешило свалиться за горизонт. В оранжевом блеске заката снежные волны мертвенно зеленели, отбрасывая синеватые тени своими хребтами и застругами. Небо еще какое-то время светлело морозно, багрово, а окрестности наливались стылой ночной темнотой.
Закат вызывал в нем тоскливые мысли о вечности, мысли о жизни какой-то иной. Начинало казаться, что люди живут всюду лучше, чище, счастливее; здесь же их жизнь мелка, заполнена пустяками, несовершенна и суетна. Где-то там, далеко, куда уходило солнце, в праздничном половодье огней стоят города с их вечным движением и шумом, сиянием реклам, с веселым звоном трамваев, гудками автомобилей, с театрами, парками и музеями, с выставками и картинными галереями. Только там и идет настоящая жизнь, жизнь прекрасная, лучезарная, светлая, полная радости и высокого смысла. А здесь…
Почему не бывает так, чтобы всегда и везде человек был счастлив? Постоянно ему не хватает чего-то для полного счастья, чего-то самого главного. Да и что же оно такое, полное счастье, возможно ль оно вообще?..
Мечты уводили его далеко. И так не хотелось из этого мира, который он обмечтал, опять возвращаться туда, где в сумерках, в волчьей сгущавшейся темноте керосиновым красным светом убого мерцали огни утопавшей в снегах деревни, идти в свою закопченную, грязную комнату, видеть продавленную железную койку, облезлую тумбочку с тощей стопкой учебников и тетрадок на ней…
Да и у большинства второкурсников настроение было унылое. Все чаще доска приказов пестрела взысканиями за опоздания, прогулы, за пререкания с преподавателями. На подоконниках, стенах, на мебели, в туалете начали вдруг появляться разные надписи, карикатуры, рисунки, после чего был вывешен новый приказ, предупреждавший об участившихся случаях безобразного, как говорилось в нем, отношения учащихся к учебному инвентарю и учебному помещению. Отношение такое квалифицировалось приказом как отношение вредительское; старостам курсов вменялось в обязанность следить, доносить в хозчасть и дирекции о всех случаях порчи и поломки, а лица, замеченные в порче и поломке, предупреждались о материальной и дисциплинарной ответственности. Старосты курсов предупреждались, что за сокрытие вышеперечисленных фактов материальную ответственность будут нести они сами.