На педсоветах он постоянно напоминал о требованиях момента, призывал педагогов шагать в ногу со временем, призывал к неустанной бдительности, к тому, чтобы каждый из них глубоко проникся здоровым недоверием к окружающим, вовремя смог разглядеть козни коварных врагов.
Оставшись вдруг не у дел, старый художник всю осень ходил на этюды. Природа лечила, но, как ни старался избыть он в себе горькое чувство обиды, подавить его до конца так и не мог.
Еще осенью, перед тем как уехать в Москву, к нему заходил Мерцалов, настаивал: самоуправство нельзя оставлять безнаказанным, надо протестовать. Пусть только Норин напишет, а все остальное он возьмет на себя.
Старый художник сказал, что сроду не писывал жалоб. Мерцалов не отступался. Он даже сам за него напишет, пусть будет только его согласие! Гапоненку надо как можно скорее поставить на место, иначе он тут наломает дров…
Вступила супруга Калерия Евдокимовна, обожавшая искусствоведа, считавшая его единственным интеллигентным человеком в этой провинциальной дыре. Она заявила мужу, что если бумагу он ту не напишет, то сделает это она сама.
При этих словах ее он вдруг поднялся и грохнул палкою об пол. Зная его характер, супруга не стала спорить, тут же смертельно обиделась и, оскорбленно вытянув в нитку тонкие блеклые губы, хлопнула дверью, ушла.
Извинясь за такой непредвиденный инцидент, Норин вдруг потерял всю охоту к беседе, насупился и замолчал.
Мерцалов ушел, так и не получив от него ответа, тем не менее заявил, что он все равно не оставит самоуправство Гапоненки безнаказанным.
Да, Мерцалов умел говорить красно. И все же он был не таким, каким показался ему вначале. Видя, как горячо принимают его студенты, старый художник пришел к заключению, что, вероятно, такие вот темпераментные, горячие, увлеченные молодежи необходимы, — он ведь когда-то и сам увлекался в Училище живописи блистательным Константином Коровиным, человеком непостоянным и легкомысленным, но наделенным талантами самыми разнообразными и обаятельным говоруном.
Сам он к своему отстранению от должности относился какое-то время спокойно, считая все это простым недоразумением, которое вскоре заметят и тут же поправят. Однако же проходил месяц за месяцем, а «поправлять» никто не спешил. Больше того, объединив учебные группы на уроках талицкого искусства, Гапоненко постарался избавиться еще от одного неугодного, от Долякова, который остался теперь совсем не у дел, так как в артели работы ему почти не давали. И только когда в знак протеста несколько мастеров заявили, что тоже уйдут из училища, Гапоненко вынужден был Долякова восстановить.