Кровь ударила в голову. Художник, взяв с ящика палитру, протянул ее царице:
— Так вы, ваше величество, лучше сами уж и пишите, если так хорошо умеете рисовать, а я больше — слуга покорный…
Царица вспылила. Топнув ногой, повернулась на каблуках и надменной походкой двинулась к выходу. Растерявшийся император — за ней, но супруга и слушать его не хотела.
Извинясь за такую ее горячность, царь стал говорить в ее оправдание, что она ведь ученица Каульбаха, сама пишет недурно и потому несколько увлеклась…
Кто видел Серова после таких сеансов, измученного, с померкшим лицом и еле переставлявшего ноги, не сразу его узнавал. Он едва добирался до дома, валился в постель, засыпал. С того памятного дня он не мог даже слышать о заказах на портреты с высоких особ. О самом же царском дворце сказал: «В этом доме я больше не работник…»
В январские дни пятого года, своими глазами увидев расправу казаков над мирной процессией, до крайности возмущенный, он вышел из состава Академии вместе с Поленовым. И это был единственный за всю историю Академии случай.
В Училище было известно об инциденте с царем, долго его обсуждали в курилке: вот он какой, наш Серов!..
Курилка была в Училище вроде парламента, там обсуждалось решительно все. Да и сам царь не забыл происшедшего. После кончины Серова, назначая пенсию вдове, сказал: «Он, Серов, меня сильно оскорбил в лице императрицы».
Был их учитель, Серов, не только непревзойденным портретистом, но и тончайшим мастером пейзажа. От его сереньких дней — деревенского выгона с лохматыми лошаденками, от занесенной снегом аллеи в усадьбе, насупившегося стожка сена возле сарая — по-особенному щемит сердце.
Нередко в курилке можно было услышать:
— Господа, кто видел серовский «Октябрь»? Вот сила!.. Вроде все просто, серый осенний денек, а как… Этакая заунывная панихида по лету!
— «Над вечным покоем» сильнее!..
— А Шишкин?
— Что Шишкин? У Серова в одной только «Бабе в телеге» России больше, чем во всем вашем Шишкине!.. Ты не смотри, что он такой низенький, он на целый аршин в землю врос, дело свое понимает.
— Ну не скажите! Кумир ваш тоже не без изъянов…
— Это каких же, позвольте узнать?
— Извольте. Жженой костью он злоупотребляет!.. А руки? Как пишет он руки, Серов ваш?! Он их не пишет, а смазывает. Возьмите любой портрет…
— А лоб как он лепит?! Режет мазками и светотенью!
— Нет уж, позвольте…
— Но господа, господа!
И вот миновало то время, когда все в Училище восторгались каждым мазком Серова, когда одно только имя его, произнесенное вслух, собирало толпу. Редко кого ученики, максималисты во всем, признавали художником