Недоедать приходилось многим. Заметно скромнее других жил Суржиков Тихон, «монашек» из Суздаля. По утрам все спешили в столовку, а он же, умывшись и причесав аккуратно прямые, будто боговым маслом намазанные волосики, зачерпывал из стоявшего на столе ведра кружку холодной воды, доставал из тумбочки хлеб, завязанную в тряпицу соль и, благочестиво приопустив длинные, как у девицы, ресницы, в одиночестве принимался за трапезу в своем уголке за печкой.
Жил он неделями на сухоядении, никто не видел его в столовой. Если и забегал он туда, то разве что только за хлебом, за солью.
Хуже, беднее его, пожалуй, жил только Стасик Средзинский, бывший воспитанник детской колонии. В детстве Стасик бродяжил, катался в товарных вагонах, даже карманничал, но, повзрослев, «завязал», поступил на завод. Подзаработав деньжонок, обзавелся шикарным костюмом в клетку, феской, кепочкой-шестиклинкой, клифтом (так называл он пальто) и приехал сюда учиться. Но денежки кончились быстро, одежка поизносилась, и теперь он ходил отощавший, как пес, с постоянным голодным блеском в глазах.
Стасик всех уверял, что родом он из Адессы, где у него есть сеструха. Но сеструху свою он скорее придумывал, потому как никто никогда ему ни посылок, ни денежных переводов, ни даже писем не присылал.
Были среди ребят и такие, кто жил неплохо и даже с запасцем. Самым «богатым» был Алик Касьянинов, неунывающий малый, любитель танцев и девочек. У него у единственного на курсе имелась моднячая куртка на молнии и шевиотовый темно-синий костюм. Вместо кепки носил он беретку, лихо надвинув ее на левую бровь. Каждый месяц в одно и то же число Касьянинов получал денежный перевод, казавшийся всем очень крупным. И был еще Мишка Валегин — Валега. Накануне каждого выходного он отправлялся к родителям в город, в уютный их домик с садиком, с белыми занавесками на окошках, с кошкой-копилкой и слониками на комоде, с ковром на стене, где по синей воде плыли белые лебеди, и привозил оттуда мешок, туго набитый съестным. Сопя, рассовывал содержимое в тумбочку и в сундучок под кроватью и все запирал на замок.
Как-то, уехав в родительский дом, он удосужился там заболеть и проболел так долго, что из его запертой тумбочки начинало пованивать. Средзинский, поковырявшись недолго гвоздиком, отпер замок и принялся копаться в оставленной Мишкой пище…
Почти вся она оказалась подпорченной, сохранились в съедобном виде лишь сухари да пачка сухого клюквенного киселя. Ими Средзинский и начал питаться. Как только техничка шла затапливать печи, он уж крутился возле с кружкой в руках, спеша заварить трофейный кисель.