Цифры назвал он ошеломляющие. Потом, пожимая им руки, сказал, что поможет им всячески, чем только будет возможно.
— Искусство ваше вполне достойно более широкой и грамотной оценки, чем та, которой оно пользуется у нас! Достойно и более высокой оценки материальной.
И заключил встречу словами: «Заходите! Поговорим, побеседуем. Я всегда готов помочь вам, всегда к вашим услугам… Так приходите же! И — пишите. Пишите мне обо всем, в чем вы нуждаетесь».
Сколько же за короткое время он сделал для них, таличан! Он подарил им множество книг по искусству — целую библиотеку; первым стал привлекать их для оформления книг, направлял к ним известных московских художников, искусствоведов. Он помог им в создании музея нового талицкого искусства. При поддержке его были собраны деньги на приобретение нового здания под мастерские. Очень хотел побывать у них в Талицком сам, но не успел, не смог…
Таличане вручили ему торжественно удостоверение Почетного члена артели. Было оно бессрочным, но до обидного мал оказался для Горького этот срок. Памятен был тот июльский сумрачный вечер тридцать шестого года, когда к нему в кабинет, к Лубкову, еле переставляя ноги, приплелся Иван Доляков. Убито встал у порога, потерянным голосом произнес: «Горький умер…»
Он, председатель, сначала не понял, потом не поверил. С трудом отрываясь от стула, хрипло спросил: «Как… умер?!» — «По радио передали сейчас…» — проговорил Доляков.
Оба долго молчали. Тупо стукало сердце.
Ушел из жизни огромный художник, большой души человек. Для них, таличан, он был не только великий писатель. Он был их ближайшим другом, советчиком, как никто понимавшим, любившим, ценившим небывалое их искусство, в нем они теряли защиту, надежную, прочную. Несчастья посыпались на артель почти сразу же после его кончины, когда их искусство стали сворачивать бесцеремонно с истинного пути…
Но нет, они не сдадутся! Они постоят за себя, они будут драться, ибо за ними — огромный авторитет Горького!..
* * *
На станции в областном центре Лубков и Досекин сделали пересадку и через час уже были в райцентре.
Чувствуя недомогание, Досекин забеспокоился, как доберутся они до дому, но Лубков заявил, что еще из Москвы он отбил телеграмму Ухваткину, своему заместителю, чтобы выслал в райцентр подводу, и заверил Досекина, что в райцентре их будут ждать легкие санки и теплый тулуп.
С поезда слезли дымным морозным утром. В каменной стуже воздух был жгуч и недвижим. Весь город дымился диким кочевьем. Прямые дымы из труб медленными столбами тянулись к морозному небу, растекаясь над крышами в плоское неподвижное облако. Только что вставшее солнце, морозное и багровое, будто вмерзло над крышами в розоводымную марь. Перед вокзалом, в сизой морозной стыни, тугой и звонкой, понуро стояли запряженные в дровни лошади, все в белом инее, заколевшие за ночь. Мужики в громоздких, как избы, тулупах притопывали на визжавшем снегу пудовыми валенками, дожидаясь своих седоков. Из стоячих воротников тулупов, из лошадиных ноздрей крутыми клубами валил белый пар.