Алексей Максимович рассказал, как в минувшем году, когда еще жил на Малой Никитской, он посетил братьев Нориных, их земляков. Обитали они на Арбате, на чердаке пятиэтажного дома, где была у них мастерская. Еле до них добрался, до того там крута, неудобна лестница. Сказал, что когда-то по шестьдесят верст за день делал, а тут вот на лестницу еле взобрался, да и то с посторонней помощью. Восхищался этюдами Павла к огромной, задуманной им картине, что-то вроде «Явления Христа народу» художника Иванова. Художник хотел назвать ее «Реквием», он же советовал лучше назвать «Уходящая Русь»…
— Прошли к Александру, в его половину, а у того на мольберте стояла вот эта самая копия. Я был в восторге: ну до чего же анафемски здорово!.. Говорю Александру: продайте, я хорошо заплачу! А он — ни в какую, уперся: «Вещь непродажная…» Уговаривать долго пришлось. Потом — уступил, — закончил Горький, довольный.
Сказал, что вскоре же он пригласил обоих братьев в Италию, где Павел и написал с него известный его портрет. Жил он там не в самом Сорренто, а в Каподи-Сорренто, на два километра южнее, в небольшом двухэтажном доме, из которого открывался — с балкона — чудесный вид на Везувий, на Неаполитанский залив. Все было это прекрасно, торжественно, а особенно вечером, при заходе солнца…
— Вот он, тот вид, рядом с «Мадонной». Но это уж Павел Дмитриевич постарался, и мне преподнес в подарок… Какие они отличные люди! Я просто не устаю восхищаться, насколько оба талантливы.
Поправив сползавший пиджак на угловатых плечах, продолжал:
— Я как-то подсел там, в Сорренто, к Павлу Дмитриевичу и говорю: «А знаете что, напишите-ка с меня портрет…» Он испугался: «Алексей Максимович, я никогда не писал портретов, боюсь, отниму у вас дорогое время, замучаю вас и из этого ничего не выйдет». А я: «Ничего, попробуйте!.. Зато, если выйдет, вернетесь домой с портретом Горького, и это может послужить оправданием вашей поездки за границу».
Горький вынул из мундштука окурок и зарядил мундштук снова. («Как много он курит, — подумал Лубков. — А ведь, говорят, туберкулезом долго болел, врачи нашли у него особое расширение сердца…»)
— Сейчас тот портрет в Третьяковской, а у меня есть с него фотография. Вот посмотрите… Это, по-моему, лучший портрет, написанный с меня художниками.
Гости сидели долго, было пора уходить, но уходить не хотелось. Горький принялся расспрашивать Долякова, как у него шла работа над «Словом о полку Игореве», — это ведь он посоветовал поручить иллюстрировать «Слово» именно Долякову!.. Выслушав сбивчивые ответы, пожелал всем успехов и, поднимаясь, спросил, знают ли таличане, сколько стоят их изделия за границей, как там на них наживаюся.