Она влетела в эту знакомую, но чаще всего для неё закрытую комнату, где до потолка поднималась полка с книгами, а передний угол занимала конторка, та конторка, за которой писались сочинения о революционной борьбе, письма, планы, заметки, статьи, протест против кредо, за которой обдумывалась программа Российской социал-демократической партии.
— Вот что. Я буду диктовать, а ты пиши, — сказал Владимир Ильич.
Она села к столу, взяла ручку с пером.
— Итак, Сидор Маркович, мы обращаемся в волостное правление и требуем, чтобы хозяина заставили оплатить работу, требуем защиты прав, да, именно прав.
— Э! — перебил мужик и махнул рукой.
«Зря я, видно, пришёл, не найти мне для моей Анфиски помощи», — подумал мужик.
— Э! — сказал он. — Разве они, в волостном правлении, станут из-за простой девки с богатым вязаться?
И снова махнул рукой, вовсе пав духом.
— Станут, — невозмутимо возразил Владимир Ильич. — Как ещё станут, когда мы судом пугнём. Мы найдём юридическое обоснование подать на них в суд, мы им заявим, что в случае Но, скорее всего, они не решатся доводить до суда. Итак, Паша, пиши. Отчего не я сам? Мой почерк им слишком известен. Заявление пишет отец, вернее, подписывает. Конечно, они догадаются, что кто-то знающий законы стоит за отцом. Так и нужно, пусть догадаются.
Владимир Ильич продиктовал первую фразу, заглянул Паше через плечо: круглые буковки старательно выстроились в ровную строчку.
— За чистописание ты, Паша, безусловно заслуживаешь пять, даже с плюсом.
Паша зарделась от радости.
А сторожившая, как всегда, у порога Женька подняла морду, навострила охотничьи уши и громко забарабанила об пол хвостом. Владимир Ильич распахнул дверь.
— Так и есть! Соседняя нам держава с дружественным визитом, а?
Леопольд перешагнул порог. Он был необычный, чем-то стеснённый, не глядел прямо, прятал глаза.
— Здесь ещё не прошло? — участливо усмехаясь, спросил Владимир Ильич, наставив палец прямо ему на сердце, Леопольд вспыхнул. Он вспыхивал мгновенно, огненно, бурно. И мгновенно бледнел.
— Отец сказал про письмо. Если бы не вы…
— Милостивый государь, речь не о том.
— И о том в первую очередь.
А о чём во вторую? Никто не знал, что на душе у Леопольда. На душе у него лежала обида. Леопольда обидели. Кто? Владимир Ильич. В важный час, когда сзывают друзей, Леопольда забыли. Кто? Владимир Ильич!
Когда все поехали в село Ермаковское, Проминский-отец не поехал. Укутанный всеми заячьими шубками, нашитыми за зиму ребятишкам для дороги домой, отец трясся в ознобе, мать отпаивала его липовым чаем. Леопольд почти не уснул в эту ночь. Ворочался, надеялся, мучился. Вскочил до рассвета. Но его не позвали. Вдалеке он услышал бубенчики Владимир Ильич мог бы сказать: «Наш молодой товарищ Леопольд Проминский безусловно будущий член нашей партии. Залезай в телегу, Леопольд, едем в село Ермаковское».