Ведь Леопольд знал, зачем они туда едут: подписывать протест против кредо. И отец подписал. Владимир Ильич вернулся из села Ермаковского, принёс отцу протест для подписи. Отец поставил подпись: Проминский. ё А Леопольда не позвали.
Никому Леопольд не сказал про обиду. Ходил уязвлённый и скрытный, пряча глаза. А, кажется, Владимир Ильич о чём-то догадывается.
— Ответа отцу ещё нет? — спросил Владимир Ильич.
— Ещё нет.
— Ну, садись, пиши. Вот что, Паша, голубчик, слишком девичий у тебя почерк для такой серьёзной бумаги. Необходимо мужское перо.
Прошение получилось убедительное и ясно доказывало, что закон и правда на стороне убежавшей от насилия кулацкого сына Анфиски. Мужик вывел каракулями под прошением подпись, вспотел от пережитого, сложил вдвое бумагу, спрятал на дно шапки.
Зачем он шапкой дорожит?
Затем, что в ней донос зашит, Донос на гетмана злодея Царю Петру от Кочубея, — прочитала Надежда Константиновна.
Мужик крякнул, поскрёб затылок пятернёй.
— Люди вы будто и просты, а мудрёны. А ничего не скажешь, душевные. Прими благодарность, хозяюшка.
Он поднял с пола кринку, завязанную в платок.
— Что вы! Что вы! Да как вы надумали!
— А што? Чай, не задаром хозяин твой над бумагой мозги шевелил. Задаром-то кто рази станет стараться?
Владимир Ильич выступил вперёд.
— Кто вам бумагу писал, не говорите никому. Ответят отказом, приходите ещё за советом. Надеюсь, отказа не будет. Кринку свою забирайте, нам не надо, спасибо, несите домой. С ночлегом устроились? Погода неважнецкая, остерегитесь в дорогу пускаться. Завтра уж лучше с утра До свидания. Желаю удачи.
— Счастья дочке! — вставила Надежда Константиновна.
Озадаченный мужик вышел в соседнюю комнату, неся в узелке кринку да крепко прижимая шапку с бумагой под мышкой. Снова задача. В соседней комнате он увидал у стола на деревянном диванчике пожилую женщину в белой кофточке. Дымя папиросой, женщина читала толстую книгу.
— И-их! Бабы-то рази курят? — не удержался мужик.
Она подняла от книги насмешливый взгляд.
— А со своим уставом в чужой монастырь не суются.
— Понагляделся я у вас, наслушался, не разберёшься никак. — И, поведя головой на дверь, откуда вышел, опасливым полушёпотом: — Сын?
— Зять, — ответила Елизавета Васильевна.
— Строгонек зятёк. Страху вам, чай, задаёт?
— Не без этого, когда заслужено. За дары, видно, досталось? — Она кивнула на кумачовый узелок.
— Велики ли дары! Маслица коровьего накопили фунта, чай, с три, все и дары. Домой, говорит, относи. А зачем мне его домой относить, ежели оно для другой у нас надобности? Бумага писана? Писана. Должон я его отблагодарить? Мамаша, хоть ты прими, а?