Кто-то из студентов вышел в соседнюю комнату, принёс стакан чёрного чаю. Прошка побоялся оставить свою библиотечную книгу в прихожей, ему неудобно и непривычно было пить чай стоя да ещё с книгой под мышкой и стеснительно от взглядов незнакомых людей.
— Не будем его смущать, — сказала Кускова, — Пейте чай, Прохор. Осваивайтесь. Господа, не смущайте его. После он расскажет нам, что, по его мнению, нужно рабочему, к чему стремится рабочий. — Но она не стала ждать Прошкиных мнений и сама принялась говорить: — Господа! Рабочего не интересует политика.
«Вот так так!» — удивился Прошка. Как раз его интересовала политика. Из-за политики он сюда и пришёл.
— Да! Да! — восклицала Кускова, читая на его лице несогласие. — Я говорю о массе, я не имею в виду исключения. Господа! — сверкая глазами, призывала она. — Наша священная цель — добиваться лучшей жизни для рабочего класса! Наш рабочий тёмный, забитый.
Прошку кольнуло: «тёмный». Может, и тёмный, но его кольнуло. Он поставил стакан с чаем на стол, пригладил волосы на затылке: «Вот сейчас я отвечу». Но Кускова на всех парах неслась дальше. Она говорила, как тяжко, жестоко живётся рабочему классу в России. Что русский рабочий неграмотен, что в первую очередь надо добиваться для рабочего человеческой жизни. Чей долг бороться за человеческую жизнь пролетария? Наш долг. Стыдно нам, интеллигенции, что наш рабочий не досыта ест, не умеет имя своё написать. При таком положении мечтать о политической партии, о завоевании власти? Наивно, наивно. Грамоте надо сначала рабочего выучить, да чтобы не вповалку спали. Разве не правда?
Она ходила по комнате, шурша шёлковым платьем, то курила, то, бросив папироску, прижимала руки к высокой груди, обтянутой шёлком.
— Мы, интеллигенты, мыслящий класс, должны взять на себя.
— Но позвольте, Михайловский показал, что в России не рабочий, а деревенский мужик, — тонким голосом возразил студент, румяный, как барышня.
— Какой Михайловский? Вы безбожно отстали со своим Михайловским. Народился пролетариат.
— Россия — это деревня, мужик! Будущее России в мужике и деревне, — упрямился румяный студент.
Пётр Белогорский, напротив, поддакивал Кусковой.
— Да! Пролетариат. Мы решаем судьбу! — и на ухо Прошке: — Она всю Европу объездила. Ей все титаны мысли знакомы. О Бернштейне слыхал?
— Друзья! — призывала Кускова, закинув руки на затылок, будто в каком-то порыве. — Не жить нам тихой, мирной жизнью, не по натуре она нам! Хочется дела, живого, бодрящего. Где это дело?
Вокруг зашумели.
— Вы читаете в душе интеллигенции. Интеллигенция жаждет!..