За долгое последнее время это была его самая сильная и светлая радость. Анна Ильинична его спасла. Что было бы с ним, если бы в тот вечер она не выбежала к калитке? От голода и неправды, которая на него навалилась, он, как волчонок, стал ненавидеть весь мир. Оскаливался на людей, как волчонок.
Ульяновы его спасли. Накормили, одели, обули, уложили спать на своей подольской даче на чистой постели. Оттаяли теплом своим ему сердце. Замерзало у него сердце, а они отогрели.
Анна Ильинична поглядела на другое утро его документ с печатью и подписями департамента полиции, посовещалась с родными. Родные решили:
— Тут у тебя написано число, когда надо под арест являться, а час не написан. Давай-ка отдохни у нас денёк, ещё насидишься в тюрьме.
Прошка прожил на подольской даче день. Могли наползти за ночь тучи, мог хлестать дождь, хлопать ставнями ветер Не было туч. Не было дождя. Не было ничего, что хоть чуть омрачило бы Прошкин праздник. Было солнечное августовское небо. В саду сильно пахли разогретые солнцем флоксы, выся над клумбой сиреневые и розовые шапки. Слепили сверкающей синью быстрые извивы Пахры под крутыми берегами. Радостная малиновка свистела в кустах.
А в доме в маленьких комнатах с жёлтыми полами было чёрное пианино и книжные полки на длинных шнурах, тесно набитые книгами.
— Покопайся в книгах, — сказала Анна Ильинична, перехватив его жадный взгляд. — До обеда мы все заняты, а потом поговорим.
Она поднялась заниматься своим делами наверх, стуча башмачками по узенькой лестнице. Матери не было видно. Все разъехались и разошлись на службы. Прошка один, неловкий от нетерпения, принялся вытаскивать с полки книги.
Вытащил Бальзака «Отец Горио». «Пусть наша повесть и не драматична, в настоящем смысле слова, но, может быть, кое-кто из читателей, закончив чтение, прольёт над ней слезу» Он проглотил несколько страниц. Вздохнул. Отложил. Запомнил: «Надо достать, прочитаю».
Вытащил Толстого. «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Всё смешалось в доме Облонских».
Вытащил Лермонтова.
Ночевала тучка золотая
На груди утёса-великана,
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;
Но остался влажный след в морщине
Старого утёса
На него нахлынула прежняя страсть. Он завидовал этим книжным полочкам на длинных шнурах. Хватал книгу, пробегал страницу, перекидывался от начала к концу. Он забыл сесть и, не присаживаясь, простоял, не помня времени, у книжной полки. Счастливый день! Послышались шаги. Вошла мать.
Необъяснимо Прошка чувствовал силу и властность в этой маленькой седой женщине. Они сели. Она заговорила без вступлений, неторопливо, негромко о том, что его жизнь началась испытанием, несправедливостью, но не надо всё время думать об этом, не надо всё время жалеть себя, жалость к себе расслабляет человека, а надо жить мужественно и надо ясно знать основную задачу своей жизни.