Сейчас Прошке было не до того, не до Елизаветы Васильевны Крупской. О чём бы ни говорили, он видел Пашу, одну Пашу. Странное что-то творилось с ним! Он был счастлив и несчастлив. Он не загадывал и не думал о будущем. Думал о том, что скоро надо ему с ней расставаться. Грудь его теснило горе, оттого что так быстро и навсегда пролетел этот нечаянный вечер. Безрассудно влюблённый! С первой встречи влюблённый Прошка! Тем не менее ум его деятельно и хитро работал, измышляя, как бы подольше побыть с Пашей.
— Я от вас до заезжего двора не заблужусь на селе в первый-то раз?
— Вполне возможно, что и заблудишься, — согласилась Елизавета Васильевна. — Проводи его, Паша.
— И я, — пискнул Минька.
— Ты с бабушкой домовничать останешься, маленький. Сдаётся мне, хватит ему одной провожатой.
Умная-преумная, понятливая, насмешливая бабушка Елизавета Васильевна! Спасибо, Елизавета Васильевна!
Тёмные облака неслись в тёмном небе, неслись холодные звёзды над селом Шушенским. Где-то в кулацких дворах, бряцая цепями, гавкали псы. Тускло светили керосиновые лампы в чьих-то оконцах, ветер гулял и шатался вдоль пустых улиц, и было бы жестоко, тоскливо, отчаянно, если бы в первый вечер своей сибирской ссылки, ещё не доезжая до места, Прошка не встретил Пашу, синеглазую, с пшеничной косой! Он уже знал, что завтра увидит Владимира Ильича. Сейчас он видел и слышал только Пашу. Одну Пашу.
— Ты не отчаивайся, — говорила она. — Ты духом не падай. Наш народ к ссыльным привычный. У нас зря не обидят. Если ты правильный человек, у нас не обидят. Наш народ такой, он правду за сто вёрст услышит. Вон Владимир Ильич, знаешь, о нём какой слух по всей Сибири идёт? Хороший, однако, говорят, человек. Справедливый. Вот что о нём говорят. Прошка, а что, рано ли, поздно скинут царя-то?
Она ставила его в тупик. Он хотел ей сказать, что жить не может без неё. Сегодня утром ещё мог. А теперь нет, не может. Прошка решил, что будет приходить к ней из своего села.
— Даль-то! — с недоверием покачала она головой. — Тайга-то!
— Что же тайга! Нипочём мне тайга.
— Ой, не хвались. Как заметёт, как завоет, как загудит! А ты, однако, Сибири не бойся. У нас народ неплохой.
Она быстро довела его до заезжего двора, слишком быстро. Горе сжимало Прошкину грудь. Зачем он её встретил, если сейчас же расставаться? Зачем?..
— Погоди здесь меня, Паша!
Он вбежал в избу.
В избе, должно быть дожидаясь его, слабо горела пятилинейная лампа с подвёрнутым фитилём. Он вошёл в сонное царство — изо всех углов, с полатей, с печки и лавок доносились храп и сопенье. Душно. Хоть рукой раздвигай спёртый воздух. Прошка вытянул из-под лавки свой деревянный сундучок, отпер ключом, повешенным на шее вместо крестика на бечёвке. На дне сундука, под рубахами, книгами и прочим Прошкиным небогатым имуществом, лежали мамины варежки из овечьего пуха, серенькие, с белыми звёздочками, белой оборочкой, вывязанной, будто кружево. Прошкина мать была кружевницей, искусницей.