Я поднимаю голову, бросаю тряпку под порог и разгибаюсь.
— Почему ты его так назвал?
— Как?.. — Дрюня смотрит на меня недоуменно. Рыжие лохмы беспорядочно вьются во все стороны, от этого его голова как будто все время охвачена пламенем, особенно на солнце.
— Индейцем.
— А кто он? Ну, не китаец же? Я немного разбираюсь, работал и с китаезами, и с япошками в Нью-Йорке.
— Он бурят. Наполовину.
— А… ну, так какая разница? Все равно индеец. У них корни одни и те же, — выказывает Дрюня поразительную осведомленность.
Я смотрю в окно. Тошка с Гретой целуются у калитки.
— Ну, хочешь, я пойду разберусь? — предлагает Дрюня, проследив за моим взглядом. — Ты же обижаешься, я же вижу. Чего вот только молчишь? Такие вещи надо проговаривать. А то карму испортишь.
Господи, чего только нет у него в мозгах…
Я невольно улыбаюсь и качаю головой.
— Если бы мне было что сказать, я бы сказала, поверь.
Но это ложь. Мне есть что сказать Тошке. Я обещала. И никак не могу решиться, никак не могу выбрать подходящий момент. Ведь он не разговаривает со мной, к тому же, с ним невозможно остаться наедине: он постоянно вдвоем с Гретой. То в обнимку, то держась за руки, а иногда они просто целый день не выходят из спальни.
По-хорошему, я должна была бы уйти из этого дома. Я вижу, что Нэнси с Иваном так и думают, у них это уже просто написано на лицах. Пожалуй, скоро и Нэнси перестанет со мной разговаривать. Но мне некуда идти. И потом… я понимаю, что это глупо, но мне просто страшно оставлять Тошку одного. Что с ним будет, когда Грета его бросит?.. А она его бросит, я в этом уверена. Да и Дрюня, похоже, нисколько не сомневается в таком исходе. Вот уедут они — и что? Тошка поедет следом? А если Грета не захочет этого?..
Парочка выходит за калитку и медленно удаляется по переулку, держась за руки. Слава Богу, я могу выйти, наконец, и выплеснуть грязную воду. Недалеко от старого вяза есть дренажная решетка.
Я выливаю воду и поднимаю голову. На ветке вяза вниз головой висит индеец. Он голый до пояса, некогда светлые замшевые штаны перепачканы кровью и грязью. Длинные черные волосы, тоже слипшиеся от крови, шевелит ветерок. Босые ноги связаны в лодыжках. Стянутые ремнями руки свисают у меня над головой. Грудь разворочена медвежьим жаканом. Я приподнимаюсь на цыпочки, чтобы дотянуться… Высоко. Мне не достать. Над моей головой покачивается, точно от ветерка, серебряный амулет с бирюзой. Я протягиваю руки, и окровавленные орлиные перья касаются моей ладони.
— Вера! Эй!.. Что ты там делаешь?
Я оборачиваюсь. Дрюня стоит на крыльце веранды, лохматый и рыжий, в майке, растянутой до невозможности, драных джинсах и босиком. Предвечернее солнце лупит ему по глазам, и он щурится.