– А вот и он, красавец, – я быстро юркнул за толстое дерево и оттуда понесся в сторону палатки с ранеными. – Отсижусь пока там. Тем более отсюда все отлично видно.
Однако почти у самой палатки, точнее огромного тента, натянутого над полевой операционной, я вдруг нос к носу столкнулся с бабушкой, которая почему-то прижимала к себе Настю и успокаивающе гладила ее по голове. «Чего это еще здесь за траур?»
– Вот ты где, неугомонный говорун! – бабуля вдруг ожгла меня взглядом. – Носишься как козлик, людям мешаешь! Сиди-ка тут со мной! Целей будешь… И смотри мне, не матюгаться!
Пришлось сесть рядом на импровизированную лавку – поваленное бревно.
– Че случилось-то? – со своими говорил я уже совершенно нормально. – А?
Выяснилось, что пока я готовил свою подставу, к нам вышла еще одна группа, которая шла, как и мы, с самого Бреста. Еще удивительней было то, что вырвавшееся из крепости подразделение на руках принесло тяжело раненого комиссара Фомина, нашего старого знакомого и родственника. И именно сейчас его пытались прооперировать, вытащив из груди осколок разорвавшегося снаряда.
– Так чего ревешь-то, дура? – и мне сразу же прилетел сильный подзатыльник от бабушки. – Живой ведь…
– Доктор ведь говорит, что наркоз нужен. Не выдержит дядя Ефим наживую такой операции, – девчонка не выдержала и вновь начала плакать.
«Черт побери! А ведь комиссар-то – мой шанс убраться отсюда. Он, похоже, один из самых адекватных здесь. Вон как воспринял мои откровения… Надо его вытаскивать, и тогда он вытащит меня». Я тут же соскочил с бревна и подошел к палатке, где отогнутый угол брезента позволял прекрасно слушать разговор хирурга, серого от усталости дядьки среднего возраста, и молоденькой медсестры.
– Ничего нет, Кирилл Иванович! Совсем ничего! – и эта девчушка семнадцати-восемнадцати лет чуть не плакала, теребя окровавленный передник. – Ни спирта, ни водки. Ничего не осталось. Все там сгорело, – она опустила заплаканное лицо на лежавшего на столе комиссара.
Действительно, тот выглядел «тяжелым». Я даже отсюда видел, каким бледным было его лицо, как прерывисто, трудно он дышал. Грудь его поднималась еле-еле, с какими-то хрипами, хрустом, словно внутри него что-то сломалось.
– Леночка, оперировать все равно нужно. Если этот осколок не вытащить в течение двух часов, он умрет, – доктор скрипнул зубами от бессилия, понимая, что и этого еще недавно полного сил мужчину он уже не спасет. – Придется резать наживую. Другого выхода я не вижу. Товарищ комиссар, вы меня слышите? Вас нужно срочно оперировать, – было видно, как хрипящий Фомин что-то пытался сказать, но на его губах лишь пузырилась пена.