Фотий был на семь лет моложе Орловой, и в свете пользовался репутацией самой дурной – клокочущего мракобеса, склочника, припадочного масоноборца. Орлову он очаровал заочно, в 1820 году она услышала о его сенсационной проповеди “против масонов, верующих в антихриста, диавола и сатану”, после которой он был сослан в захудалый монастырь под Новгородом. “Всё было против него, начиная со двора, он не побоялся этого”, – восхищенно признавалась она в письме. Он ответил. “Письма его казались мне какими-то апостольскими посланиями: особый дух, особый язык..” – и судьба ее, как говорится, была решена, она “предала себя авве Фотию”. “Богомудрая девица, – писал архимандрит, – яко разумна, добра сердцем, с радостью всё приняла, горела ревностью, как бы быть духовной Христу невестою, явить веру свою и любовь словом и делом”.
Может, и Христова невеста, но прежде всего, камер-фрейлина, особо приближенная к императрице, и значительная фигура в высшем свете, и одна из богатейших женщин России. Она устраивала Фотию высочайшие аудиенции, помогла ему стать настоятелем крупного Юрьева монастыря в Новгороде, а потом свалить ненавистного главмасона, главу Министерства духовных дел князя Голицына. Высокая была интрига. При этом, само собой, деньги лились рекой, дружественные монастыри наливались золотом, взмывали новые карьеры. Фотий радикально повлиял и на судьбу ее дворца в Нескучном. Остановившись у нее на ночлег, он с отвращением осмотрел бесчисленные, как сказали бы теперь, предметы роскоши, ковры, мебель и обильное злато-серебро с драгкамнями – такого зеркала в доме не было, чтобы без каменьев. Осудил и отчитал – и уже через несколько дней в московские скупки обильно пошли за бесценок всевозможные серебряные вещицы с зияющими гнездами – рубины и сапфиры, безжалостно из них выковоренные, отправились на церковные нужды.
Уж как глумились над ними, как острили! “«Внимай, что я тебе вещаю: / Я телом евнух, муж душой». / – Но что ж ты делаешь со мной? / «Я тело в душу превращаю»”. Но имелось ли тело? Фотий был человек-язва – и фигурально, и буквально: носил под рясой вериги, говорили, что от этого и умер в 45 лет – протер себя до костей, до сепсиса, да еще и вовсе отказался от еды в дни Великого поста. “Благочестивая жена душою Богу предана, а грешною плотию – архимандриту Фотию”.
Но это всё за глаза, а когда она появлялась в гостиных, веселая, излучающая понимание и доброжелательность, яд угасал, все начинали чувствовать покой и умиротворение. Прекрасно в ней сочетались светские компетенции и психология “одна за всех – из всех – противу всех”, потому что была сверхзадача “предстательствовать в свете” от церкви, быть проводником Фотиевой воли. Их сравнивали с Аввакумом и боярыней Морозовой, но пламени Морозовой в ней, конечно не было, – сиял ровный и радостный, успокоенный, дочерний свет. Сиротство кончилось. Отец – состоялся.