– Да, поди, не скоро. Коли ей там не понравится – седмицы через две, а коли понравится – и вовсе не вернется.
– Это как же? – изумился парень.
– Да жить она в баню ушла! А к себе другую девку пустила, ты ее не знаешь. И Настасьица с Дуней у нее в бане переночуют!
Тут лишь Данилка догадался, в чем дело.
Зазорные девки могли заниматься своим промыслом потаенно – подкарауливать мужиков у кружал, заводить длительную дружбу с посадскими людьми, иные – и с иноками из обителей. А могли наниматься в бани, где, правда, трудились в поте лица, зато и оплата была не случайная, но заранее оговоренная с хозяином. В московские городские бани, где мужчины и женщины парились вместе, иные посетители для того лишь и ходили, чтобы в тихом закутке опытная растиральщица попользовала грешную плоть.
Общественные бани стояли и на Москве-реке, и на Неглинке, и на Яузе. Авдотьица нанялась в хорошую баню, напротив Китай-города, куда ходили с семьями люди почтенные. Самый заработок там был летом, когда домашние баньки-мыленки топить возбранялось. Трудовой день у банщиц был таков, что вечера оставались в полном их распоряжении: к началу вечерней службы в церквах бани закрывались. В окошко горницы светили закатные лучи – стало быть, Авдотьица, прибравшись, уже могла принимать гостей…
– Ну так пойдем к ней! – потребовал Данилка.
– Что так-то?
– Нужно!
Федосьица поглядела на парня. Горяч он был, нетерпелив, упрям… С таким немало слез прольешь…
– Ну, так пойдем, чтобы вернуться, пока решетками улицы не перекрыты.
Данилка, уже думая о своем, не заметил вздоха.
Девка засобиралась. Пригладила мокрыми руками волосы, вдела другие сережки, подрумянилась. Потом вынула Феденьку из колыбели, чтобы занести его к соседке, а на обратном пути – взять.
– Ну, готова я!
– Федосьица! А ведь с тебя белила осыпаются! – весело сказал Данилка и показал пальцем местечко с края щеки.
– Ахти мне! – Девка засуетилась, опять достала зеркало, баночку с притиранием и стала поправлять красу.
Зеркало-складень было здешней работы, со слюдой вместо стекла, деревянной рамы не разглядеть было под оловянными накладками, а венчалось оно плоской луковкой, как если бы настоящий складышек с образами. В ширину развернутое: было оно едва ль не в аршин, но радость уменьшалась тем, что неведомый мастер собрал его из кусочков, только в середке кусок слюды был побольше, четыре на четыре вершка, а в боковинах – совсем крошечные, так что или нос по отдельности разглядишь, или губу, или ухо с серьгой, а все сразу – не получится.
– Умылась бы ты, что ли? – посоветовал Данилка, наблюдая за ее мучениями. – Без белил ты лучше, ей-богу!