– И то верно, – согласился Семейка. – Пойдем-ка, братцы, посовещаемся.
Они отошли от лавочки подальше.
– Мудрит кладознатец, – заметил Третьяк.
– Он знает, о которой харе мы речь ведем, – уверенно сказал Семейка. – И не хочет, чтобы мы туда совались. Не надобны мы ему там.
– Коли бы дело было лишь в кладе, кто ему мешает сказать – простите, люди добрые, тот клад по дедовой записи один боярин уж ищет и мы его почти взяли, так что отступитесь!
– Так в чем же дело-то?…
Данилка слушал старших, потому что своего мнения у него пока что не было. Вдруг он заметил, что Абрам Петрович, зайдя сбоку, делает ему знак – пальцем кивает. Мол, отойдем-ка…
– Третьяк… – чуть приоткрыв рот, но не шевеля губами, прогудел Данилка. – Говори чего-нибудь, а ты, Семейка, меня слушай.
Умение это он освоил еще в давние годы, когда в оршанскую школу бегал.
– Дело, стало быть, не в кладе, а в чем-то ином дело, а в чем – леший его разберет, – негромко и быстро заговорил Третьяк, – а леший – он таков, что на пакости готов, и будет вместо клада горе и досада!..
Скоморох в нем все-таки был неистребим!..
– Он меня зачем-то в сторону зовет, – под Третьяково скоморошество прогудел Данилка. – Дайте мне отойти незаметно…
Семейка чуть заметно кивнул – да и взял Третьяка за грудки.
– Ты что это за слово вымолвил? Как у тебя только язык повернулся?!
– Да смилуйся, Семен Ефремович, я совсем не то хотел сказать!
И дальше они принялись толковать уже тише, совершенно не обращая внимания на то, что парня рядом с ними уже не было.
А он вдоль банной стеночки – да за уголок…
– Я с тобой, свет, потолковать хочу, – тихонько сказал Данилке кладознатец.
– Что же, потолкуем, – согласился Данилка.
Абрам Петрович отвел его в глубь двора.
– Вот вы втроем пришли, – сказал он. – Ты, да тот татарин, да скоморох. Глядел я на вас, глядел и думу думал. Ты, свет, молод, кладов еще не брал, а я их не один уже взял! И вот что я тебе скажу – клады стариков не любят. Старик – он грехами богат, не всякий же грех попу на исповеди выскажешь. Да и на что старику деньги? Вклад разве в обитель за себя внести?
Хотел было Данилка возразить, что Семейку стариком называть рано, да удержался. Можно сказать, рукой себе рот прихлопнул, пусть и незримо. Ведь к чему-то же кладознатец клонил?…
– Татарин тот уж немолод, – продолжал Абрам Петрович. – И скоморох тоже, поди, до внуков дожил. А тебе, чай, годочков двадцать? Самые святые годы! Уже и разум есть, и силушка, и грехов не накоплено! Или уж накопил?
– Да наберется, – сразу вспомнив Федосьицу и покраснев, буркнул Данилка.