Эту нехитрую науку Стенька вспомнил, когда мерил шагами забор боярина Буйносова. До сих пор ему не доводилось молиться за болящих и помирающих, поэтому подходящей молитвы он не знал, своими словами обращаться к Богу он не решался, и потому приспособил один из немногих известных ему тропарей.
– Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твое, – бормотал он, мысленно добавляя: того горемыку Артемку, коли будет на то твоя воля!
– …победы православным христианам на сопротивныя даруя… – бормотал он дальше с мысленным определением «сопротивных»: это были те, по чьей милости пострадал ключник, и нехристи, заварившие диковинную кашу с медвежьей харей. В какой-то мере слово относилось и к государевым конюхам…
– …и Твое сохраняя крестом Твоим жительство!
Стеньке казалось, что этот тропарь он прочитал не менее тысячи раз, перемежая его «Отче наш» и «Богородице, Дево, радуйся». На самом деле вышло, конечно, поменьше. И, удивительное дело, странная молитва земского ярыжки оказалась настолько искренней, что дошла до Господня слуха.
По ту сторону забора началась возня. Створки задрожали, качнулись и медленно поехали вовнутрь.
Первым вышел отец Геннадий, за ним два боярских холопа несли носилки, на носилках же, покрытый льняной простыней, лежал лицом вниз человек. Стенька кинулся к нему, незнакомому, как к родному. Мертвого-то несли бы лицом вверх!
Шествие замыкал юный инок, к которому цеплялся человек, один вид которого заставил Стеньку стать в пень.
– Ты ему, чернорясому, растолкуй – его счастье, что боярин отъехал! Боярин этого дела так не оставит!
Инок отворачивался и отмахивался.
– Боярин, скажи ему, до патриарха дойдет!
– Сам скажи, – отвечал инок. – Вот он, что ты ко мне привязался? С ним и толкуй!
Человек тот, видать, не последний в боярской дворне, проскочил вперед и заступил путь отцу Геннадию.
– Я тебе, отче, в последний раз говорю – заворачивай носилки!
– Пошел прочь, еретик! – неожиданно мощным и властным голосом отвечал отец Геннадий.
Холопы по ту сторону ворот уже начали сдвигать створки, как вдруг по двору пробежала, выскочила на улицу и догнала носилки женщина в одной распашнице поверх алой рубахи, в кое-как намотанном на голову убрусе.
– Постойте, родненькие! – кричала она. – Я с вами!
– Куда-а?!? – прикрикнул на нее тот, кого отец Геннадий назвал еретиком. – И ты, дура, туда же?
Он ухватил бабу за руку и, развернув вокруг себя, толкнул обратно в ворота.
– Спасите, люди добрые! – завопила она, но людей-то как раз на улице и не случилось – один только земский ярыжка, к которому она и протянула в полной растерянности руки. И тут же скрылась из виду за тяжелой бревенчатой створкой.