– Долго-то не затягивай, ты мне нужен.
Стенька проводил взглядом Деревнина, почесал в затылке под шапкой и догадался, куда можно отвести Федору.
Земский приказ стоял, задом к кремлевской стене прислонившись, а передом – на Красную площадь, где вовсю гудел торг. Стенька, по долгу службы присматривавший там за порядком, имел немало знакомцев среди сидельцев в лавках. В тех рядах, где стояли пирожни и блинни, его бы в изобку, для стряпни приспособленную, вряд ли пустили, но были и иные ряды – там в тщательно запираемых на ночь шалашах лежали пушнина, ткани, обувь, а шалаш – та же избенка, только что окно спереди едва ль не во всю стену. И можно уговориться с сидельцем, чтобы пустил вовнутрь ненадолго.
Первый же сиделец, уразумев, что Стеньке попросту негде с бабой уединиться, принялся хохотать так, что все попытки его образумить были тщетны.
– Да не вести же ее в приказ, пойми! – вопил ему чуть ли не в ухо Стенька.
– Ох, уморил, ох, смертушка моя пришла! – причитал, уже рыдая от смеха, толстый сиделец. – Ох, додумался! Посреди торга-то – бабу-то!..
– Тьфу! – Стенька плюнул дураку под ноги и пошел искать кого поумнее.
Умный человек в конце концов сыскался, понял, что действительно больше расспросить бабу негде, не в церкви же Божьей у нее сказку отбирать. Стенька протиснулся в забитый товаром шалаш. Там меж туго свернутых и до крыши громоздящихся холстов и крашенины он устроил Федору и устроился сам. Если в шалаше и была хоть одна лавка, то выкапывать ее из-под товара смысла не было, и потому ярыжка со свидетелем сидели почитай что по-татарски – на полу, подложив холщовые свертки и высоко задрав колени.
Чтобы прохожие не заглядывали и не мешали, хозяин шалаша задвинул ставень. Подмигнул при этом, правда, непотребно. Мол, вот вам темнота и уединение, дураки будете, коли не воспользуетесь.
Федора, одурев от всех событий, тупо глядела на Стеньку, а он понятия не имел, с чего же начать.
– Ты не горюй, – вдруг сказал он. – В обители братия лекарское дело знает, у них там мази всякие… Вылечат Артемку.
– Ох, не вылечат… – пробормотала она. – Я-то всю ноченьку с ним сидела… бабы сказали паутину ему на спину класть, паутина заживляет… Я все чуланчики обошла, все закоулочки!..
– Да тише ты! – прикрикнул на нее Стенька. – Твое счастье, что догадалась за отцом Геннадием послать. Не то и впрямь мужа бы лишилась.
– А как не послать, когда он уже без чувств лежал? Я всполошилась – хоть бы глухую исповедь у него приняли, хоть бы причастили! Не дай Боже помереть без покаяния…
– За что его так жестоко выпороли-то?