– Ох, милостивец, кабы я знала! Людишки-то завистливы, злобны, а он-то за боярское добро горой стоял. Да ведь и не в первый-то раз… И раньше боярин его не по делу наказывал.
– Что ж он от того боярина не уходил?
– Боярин-то добрый, – неожиданно сказала Федора. – Накажет, да и пожалеет! Да и похвалит! Однажды раскаялся да и полтину подарил.
– Хорош добрый… – проворчал Стенька. – И давно вы у того боярина Буйносова живете?
– Да лет пять, поди. А тебе на что?
– Сказку отбираю, – объяснил Стенька. – Так надобно.
– А сказку-то для чего отбираешь?
– Да я по делу одному хожу, и вышло, что мне у Артема Замочникова сказку отобрать надо, а с ним-то поговорить теперь и нельзя. Я и решил, что ты мне все то же самое скажешь.
– А что за дело-то? – насторожилась баба.
– А дело – о воровстве. Украдено было не скажу что, а твой муж рядом случился.
– Да не крал он!
– Не ори! Ну что вы все за дуры? – пожаловался холщовым и крашенинным стенам Стенька. – Как что – так орать! И ты рядом случилась – так я же тебя ни в чем не виню! А вот я сегодня тоже рядом вовремя случился! Кабы не я – отец-то Геннадий и не подумал твоего Артемку в обитель переносить!
– Перекрестись! – подозревая вранье, потребовала Федора.
Стенька честно, сколько позволяло узкое пространство, перекрестился.
– А теперь отвечай, как на духу, – сказал он. – Тот человек, что за носилками следом выскочил, что тебя со двора не пускал, – кто он?
– Горе мое – вот кто он! На что его Артемушка только подобрал!..
И Федора вдруг разревелась.
– Ты не реви, дура! – прикрикнул возмущенный таким непорядком Стенька. – Как это – подобрал? Он что – кошелек?
Федора сквозь слезы провыла нечто, похожее на «милостивец ты мой!». Стенька вздохнул и приготовился к долгому сидению. Его Наталья плакала редко, но уж как принималась, так за полгода все мужние грехи ему отпевала и все свои обиды. Главное было – сесть на лавку, уставя глаза в пол, и думать о чем-либо своем, не забывая держать на роже полнейшее раскаяние. Тогда жена успокаивалась быстрее, чем если бы ей перечить или даже с ней соглашаться.
Очевидно, Федора ревела по иному образцу – часто и коротко. Утерев рукавом глаза, а подолом, без лишнего стеснения, нос, она запричитала так, как полагается, когда девку замуж выдают или богатого человека хоронят.
– И куда только мои глазыньки смотрели! И что ж сразу горюшка-то твоего не разглядела! – издалека завела она. – Да гнать его нужно было в тычки, поганой метлой со двора выкинуть да и след замести! Да чем же это мы перед Богом провинились, что он нам того Короба на шею посадил! Ой, родная ты моя матушка, встань из могилки, открой оченьки, погляди, как твое чадо любезное мается!..