– Не плачь, девка, тебя вот Господь спас, и о прочих позаботится, – строго сказал Деревнин. – Вытри глазки и отвечай. Вернулась ты – и так вышло, что ты одна за боярыней своей в эти дни ходила?
– Да, батюшка мой, одна. Никого другого знать не желала моя голубушка…
– Были другие комнатные женщины в доме?
– Как не быть, у нас в терему две боярышни, при них и мамки, и няньки, и казначея, и сенные девки…
– Что ж боярин не велел им за боярыней своей ходить?
– Боярин-то, Господи прости… Батюшка наш от беды не в себе… Сидит один в горнице, не молится, молчит… Только младшенькую, Катеринушку, до себя допускает… Агафью Андреевну видеть не желает…
О таком поведении боярина Деревнин услышал впервые, да и Хотетовский удивился.
– Что ж они не поладили? – вмешался он в дознание.
Девка не ответила.
– Ты, голубушка моя, говори, говори, – ласково ободрил Деревнин. – Все, как есть, сказывай, не до тайн нам ныне. Коли боярыня твоя пропала, всякая мелочь может быть важна. Ты ведь, поди, сама хочешь ее видеть поскорее?
– Обидел мою Агафью Андреевну Роман Иванович, – собравшись с духом, сказала Лукерья. – Жестоко обидел, Бог ему судья! Уж как она себя блюла – из дому лишь в церковь Божью! А он дурных речей наслушался – будто бы она с молодцами перемигивается. Сколько она слез пролила – одна я и видела! Всю ноченьку, бывало, плачет, а я утешаю потихоньку.
– Что ж ты, девка, в супружеской спальне у них по ночам сидела?
– Так они уж и не спали вместе… Я потому на богомолье пошла – чтобы примирились они, чтобы ей, моей Агафье Андреевне, еще дитятко родить…
Хотетовский вздохнул.
– Отдавали за боярина, думали, как сыр в масле кататься будет, – понуро сказал он. – Боярин немолод, да бодр, крепок. Детишек, думали, ему нарожает… А первого сыночка не уберегли, второго не уберегли, больше и не брюхатела. Я нарочно у Семеновны моей спрашивал – она ж Агафью воспитала, они по-бабьи обо всем толковали. Нет, говорит, больше плода не носила. А скажи, Лукерья, отчего они больше не спали вместе?
– Батюшка наш Роман Иванович не пожелал, удалил мою голубушку от супружеской кровати, – отвечала девка. – Наговорили ему про каких-то молодцов, а она их и в глаза не видывала! Она только тех, кто в дворне, видит, а и там не на кого глянуть… разве что приказчик старший, Василий… Так, срам сказать, он и на Васю грешит, будто бы они с Агафьей Андреевной тайно на крылечке встречаются…
– Черт ли его поймет! – возмутился Хотетовский. – Не хочешь, чтобы женка на других поглядывала, – сам с ней спи!
– Про ревность еще в Священном Писании сказано, что стрелы ее – стрелы огненные, – напомнил подьячий. – Видать, оттого и бесится, что сам уже стар прежде времени стал и к брачному делу негоден. У нас в приказе было дельце – муж на жену просил, чтобы из обители забрали да ему вернули. Стали разбираться – смех и грех! Она, бедная баба, потому и в обитель сбежала, что ей уж с ним невмоготу! Ей уж под шестьдесят, покою хочется, а ему чуть ли не восьмой десяток, а все равно бес пихает и толкает!