– Сегодня же мои люди объедут всю родню, – обещал Хотетовский. – Как с девкой быть?
– Держи у себя. Когда же обнаружится, что никто инока не подсылал, отправь к Троекурову жену. Она у тебя баба мудрая (Деревнин сделал этот вывод из молчания и исполнительности Семеновны), пусть пробивается к племяннице, пусть криком кричит, лишь бы к ней боярыню вывели. Дай ей людей с собой поболее, чтобы не вышло, Боже упаси, какого срама.
– Так и сделаю, – отвечал Хотетовский. – Знал бы, кто Илюшу удавил, своими бы руками на воротах повесил.
– Старец сказывал, князья Обнорские с Троекуровым во вражде. Не их ли работа?
– Нет, кабы Обнорские – я бы знал. А их на Москве и слыхом не слыхать, двор заколочен стоит. Старый князь, поди, уж в пекле, а княжич не дурак, чтобы в Москву соваться. Его тут сразу признают. Даже коли из обители сбежал – в иное место подался.
– Собирай, Степа, бумаги, поедем в приказ, – велел Деревнин.
На обратном пути Деревнин больше молчал, чесал в затылке, скреб бороду, как будто у Хотетовских мелкой живности нахватался. А потом тихо сказал Стеньке:
– Рад был бы ошибиться, да сдается мне, что боярыни уж нет на свете.
Стенька расспрашивать не стал. Когда человек столько лет в Земском приказе служит, у него уже чутье сильнее ума порой делается.
У Стеньки тоже было чутье. И оно подсказывало: что-то с этой отобранной у девки Лукерьи сказкой было не так, чего-то недостает. Надо было еще какой-то вопрос задать, может, даже не девке, а Семеновне или самому Хотетовскому. Эта недохватка сильно Стеньку беспокоила.
От нее Стенька мысленно перескочил к убиенному младенцу. Тоже ведь в деле полно неясностей. Коли его не инок принес, а через забор перекинули, то надо бы проверить, могли ли злодеи это сделать. Тут у Стеньки были превеликие сомнения. И он додумался до совершенно неожиданного решения. Чтобы окончательно во всем удостовериться, он выпросил в приказе у Деревнина свой чертеж троекуровского двора.
Лето еще не наступило, но вечера уже были долгие. Придя домой и поужинав, Стенька озадачил свою Наталью диковинным вопросом:
– Слышь, женка, а сколько трехгодовалое дитя весит?
Наталья, собиравшая со стола посуду, уставилась на него, как на умалишенного.
– А тебе на что? – испуганно спросила она, и по лицу Стенька понял – сейчас заполошно заорет, вылетит из дому и помчится искать спасения, конечно же, у Патрикеевых!
– Надобно. Любого пола.
Он сам не мог назвать то, для чего хотел знать вес ребенка, и не из-за глупости своей – порой он бывал очень даже сообразителен, – а потому, что такого слова в русском языке то ли не знал, то ли его и вовсе не было.