— Теперь совсѣмъ безъ мѣста сижу, — прибавилъ онъ, помолчавъ. — Была телеграмма изъ Оренбурга, товарищъ мѣсто сулилъ. Изъ-за этого дѣла не уѣхалъ. Остался ждать.
Онъ тяжело вздохнулъ.
— Ежели долго отвѣта не будетъ, придется попуститься, — сказалъ онъ негромко. — Богъ съ ними, пусть дѣлаютъ, какъ знаютъ. У меня семейство…
Теперь я понималъ его ближе. Это былъ обыкновенный россійскій обыватель, который уже отказался отъ своего новоявленнаго гражданскаго долга и думалъ о своемъ семействѣ и о кускѣ хлѣба.
— Должны же они обратить вниманіе, — выкрикнулъ Молотковъ высокимъ, почти истерическимъ звукомъ. — Изъ-за этого дѣла человѣкъ убился…
Да, должны же.
Горбатовскій погромъ не привлекъ особеннаго вниманія. Газеты упомянули о немъ, потомъ напечатали краткое извлеченіе изъ судебнаго отчета и въ свое время — извѣстіе о Высочайшемъ помилованіи преступниковъ.
Въ то время было слишкомъ много погромовъ. Писать приходилось о самыхъ, такъ сказать, эффектныхъ, гдѣ число жертвъ доходило до сотенъ, — Одесса, Баку, Томскъ, Бѣлостокъ, Сѣдледъ. Всѣхъ не перечтешь.
Черносотенцы, однако, оказались внимательнѣе къ Горбатовскому погрому. Адвокатъ Булацель затѣялъ цѣлую кампанію противъ нижегородскаго суда и довелъ его побѣдоносно до конца, даже получилъ офиціальное одобреніе.
Дѣйствительно, горбатовскій погромъ — одинъ изъ самыхъ любопытныхъ и многозначительныхъ.
Другіе погромы были шире и грандіознѣе. Но этотъ, благодаря особому стеченію обстоятельствъ, представляетъ собой какъ бы соціологическій препаратъ россійской неразберихи, взятый въ самой толщѣ народнаго тѣла и свободный отъ постороннихъ примѣсей. И если изучить его даже со стороны, то можно видѣть болѣе или менѣе ясно, откуда пошло освободительное движеніе, какъ протекало оно и обо что разбилось.
Мнѣ пришлось видѣть рядъ пострадавшихъ и свидѣтелей Горбатовскаго погрома. Я говорилъ съ людьми, которые часами сидѣли въ чуланѣ или подъ казеннымъ столомъ, ежеминутно ожидая гибели. Столъ былъ покрытъ зеленымъ сукномъ, и на столѣ стояло зерцало. Кругомъ бѣгали погромщики съ кирпичами и окровавленными палками. Складки казеннаго сукна висѣли до полу и дали защиту. Другой защиты не было. Я разспрашивалъ людей, которые видѣли, какъ Завирущевъ «скакалъ» и «топтался» по тѣлу Горбунова, и Чичеринъ набивалъ осколки стекла въ горло Романову, и были безсильны вступиться.
Память о погромѣ не прошла безслѣдно даже для уцѣлѣвшихъ. Курочкинъ, членъ управы, высокій мужчина въ цвѣтѣ лѣтъ, сталъ нервнымъ и мнительнымъ. Мы переѣзжали Волгу вмѣстѣ съ нимъ въ лодкѣ, въ ясный лѣтній день при тихой погодѣ.