Когда набѣжала легкая зыбь и лодка качнулась, онъ сталъ волноваться и хвататься руками за бортъ.
— Пустите меня обратно, — сказалъ онъ, — я не могу…
Ему пришлось пережить во время погрома ужасныя минуты.
Убійцы, покончивъ съ Горбуновымъ и Романовымъ, ворвались въ комнату, гдѣ скрывались Курочкинъ и Воскресенскій.
Они не знали ихъ въ лицо и спрашивали: «Гдѣ Курочкинъ?»
— Я такъ растерялся, — разсказывалъ Курочкинъ, — что, кажется, пробормоталъ: «я здѣсь». Но они не слышали. Воскресенскій, спасибо ему, былъ смѣлѣе. Онъ сталъ говорить: «Какого вамъ Курочкина? Вы видите, насъ только двое здѣсь».
— Что вы чувствовали? — спросилъ я.
— Тупое такое ощущеніе, какъ будто ударъ по головѣ… Дали или дадутъ… Я все фуражку нахлобучивалъ… О дѣтяхъ думалъ…
Онъ замолчалъ и потомъ попросилъ: «Будетъ объ этомъ».
— Я не могу, — повторялъ онъ. — Недавно встрѣтилъ на пароходѣ Лаврентьева, подальше отошелъ. Рожа эта, я не могу…
Кромѣ живыхъ разсказовъ я пересмотрѣлъ также судебные акты, полицейскіе протоколы и показанія свидѣтелей..
Изо всего этого матеріала я постараюсь выдѣлить прежде всего основныя особенности горбатовскаго погрома, которыя отличаютъ его отъ другихъ подобныхъ событій.
Начну съ того, что въ горбатовскомъ дѣлѣ вовсе не было «жида».
Правда, Лаврентьевъ, городской голова, который выписывалъ газету «День» (тогда еще не было ни «Вѣча», ни Дубровинскаго «Знамени») въ тридцати экземплярахъ и раздавалъ ее безплатно въ трактирѣ, пробовалъ заговаривать и объ евреяхъ. Но даже трактирщикъ могъ дать только одинъ отвѣтъ: «Я ихъ не знаю, никогда не видѣлъ».
Уже черезъ годъ на судѣ защитникъ погромщиковъ Баженовъ попробовалъ вернуться къ тому же предмету. Онъ говорилъ:
— Въ Кіевѣ евреи кричали: «Мы вамъ дали Бога, дадимъ и царя». Одинъ помощникъ присяжнаго повѣреннаго вырѣзалъ на портретѣ лицо Государя Императора и вставилъ свое собственное съ пейсами.
Но эти разсказы не нашли отклика даже среди подсудимыхъ. Ибо Горбатовъ такое мѣсто, куда евреи не доѣзжаютъ (да и не пускаютъ ихъ). Въ городѣ, кажется, нѣтъ ни одного еврея. Горбатовымъ владѣютъ собственные, истинно-русскіе купцы, русскіе ростовщики, русскіе заводчики. Они платятъ рабочимъ истинно-русскую плату: сорокъ копеекъ въ день.
Они чувствуютъ себя отлично. Газеты ненавидятъ. Съ особеннымъ остервенѣніемъ рвутъ книги въ мелкіе клочки. У Серебровскаго при погромѣ изорвали библіотеку болѣе тысячи томовъ.
Ихъ девизъ простъ и ясенъ. Когда городскому головѣ Лаврентьеву предложили присутствовать на молебнѣ по поводу 17 октября, онъ отвѣтилъ: «Я этихъ свободъ не понимаю. Я жилъ свободно и раньше…»